Полное собрание сочинений. Том 17

Весна была въ этомъ году не дружная. Начало таять съ масляницы, согнало весь снгъ, а потомъ подулъ сивръ, и холода держались долго, и ледъ не трогался. На Дарьи только взломало ледъ на Дону и завесенло. На Алекся Божья человка въ полдни было тепло, какъ лтомъ. По Ворон шла икра, поля были черныя, около жилья зелнлась крапива, грачи и жаворонки прилетли, солнце ходило высоко и пекло въ упоръ, какъ лтомъ. Снгъ оставался только по правому берегу рки подъ кручью и промежду балагановъ подъ лсомъ, досками и опилками. Вода бжала ручьями, грязь была липкая и густая. —

Царскій посланецъ на самаго Алекся Божія Человка пріхалъ изъ Архангельска, дворянинъ Алексй Алексичъ Головинъ, и привезъ съ собой оттуда корабельныхъ мастеровъ 43 человка: 7 нмцовъ и 36 русскихъ. Алексй Алексичъ только пріхалъ ночью въ Воронежъ на воеводскій дворъ, только дождался лошадей и пріхалъ на верфь, захвативъ съ собой нмца Флита, корабельнаго мастера и Евсея Мартемьянаго десятскаго. Алекся Алексича ямщикъ прямо провезъ къ Царской изб, но въ изб деньщикъ Александръ сказалъ, что Царь на верфи.

¹⁹⁰— Изъ Москвы, что ль, — спросилъ Александръ, выходя изъ избы.

* № 20.

Старое и новое.¹⁹¹

«То Царей мало что одинъ, три — съ Царевной было, а теперь ни однаго у насъ,¹⁹² сиротъ на Москв не осталось. — Закатилася наша, солнушко, забубенная головушка. <Въ пятницу провожали. Подали возокъ Царскій. Посадилъ тута шута, деньщиковъ, самъ ввалился въ деньщиковы сани, пошолъ!> Теперь, я чаю, ужъ въ Воронеж буровитъ. Охъ, подумаю, Аникит Михайлычу нащему воеводство на Воронеж не полюбится. Разозжетъ его тамъ наше-Питеръ-дитятко».

Такъ говорилъ Головинъ едоръ Алексевичъ, у себя въ дому угощая гостей — Лефорта, Франца Яковлича, Рпнина старика, Князь Иванъ Борисыча и Голицыныхъ двухъ: Князь Борисъ Алексича и Князь Михаила Михайлыча.

Домъ Головина былъ большой, деревянный, новый — на Яуз. Головинъ зачаль строить его посл похода въ Китай. И въ Москв не было лучше дома и по простору и угодьямъ и по внутреннему убранству. едоръ Алексевичъ много изъ Китая привезъ штофовъ, дорогихъ ковровъ, посуды и разубралъ всмъ домъ. А Аграфена Дмитревна, мать едора Алексевича, — она была изъ роду Апраксина, — собрала домъ запасами изъ Ярославской да изъ Казанскихъ вотчинъ. Подвалы полны были запасами и медами, и къ каждому разговнью пригоняли скотину и живность изъ вотчинъ.

Гости сидли въ большой горниц, обитой по стнамъ коврами. Дверь тоже завшана была ковромъ. Въ переднемъ углу на полстны въ об стороны прибиты были иконы въ золоченыхъ окладахъ, и въ самомъ углу висла рзная серебряная лампада. Два ставца съ посудой стояли у стны. У ставцовъ стояли 4 молодца, прислуга. За однимъ столомъ, крытымъ камчатной скатертью сидли гости за чаемъ Китайскимъ въ китайской посуд, съ ромомъ, — на другомъ стол стояли закуски, меды, пиво и вина. Выпита была 2-я бутылка рому.

Гости были шумны и веселы. Князь Репнинъ, старшій гость, невысокій старичокъ, <съ сдой окладистой бородой,> сидлъ въ красномъ углу подъ иконами. Красное лицо его лоснилось отъ поту, блестящіе глазки мигали и смялись и всетаки безпокойно озирались, соколій носокъ посапывалъ надъ блыми подстриженными усами, и онъ то и дло отпивалъ изъ китайской чашки чай съ ромомъ и сухой маленькой ручкой ласкалъ свою блую бороду. Онъ былъ шибко пьянъ, но пьянство у него было тихое и веселое. <Онъ слушалъ, посмивался.> Рядомъ съ нимъ, половина на стол, облокотивъ взъерошенную голову съ краснымъ, налитымъ виномъ, лицомъ на пухлую руку, половина на лавк, лежала туша Бориса Алексича Голицына, дядьки Царя. — Онъ громко засмялся, открывъ блые сплошные зубы, и лицо его еще по[ба]гровло отъ смха, и блки глазъ налились кровью.

— Да ужъ разожжетъ! — закричалъ онъ, повторяя слова хозяина. — Нащъ Питеръ-дитятко, охъ — и орелъ-же..

И Борисъ Алексичъ опрокинулъ въ ротъ свою чашку и подалъ ее хозяину и, распахнувъ соболій кафтанъ отъ толстой красной шеи, какъ будто его душило, отогнулся на лавку и уперъ руки въ колна. —