Полное собрание сочинений. Том 26

Такъ разлетались прахомъ вс его прежнія утшенія настоящей жизни. Такъ же разлетались и воспоминанія прошедшаго, которыя онъ вызывалъ одно за другимъ въ свои длинныя, мучительныя, безсонныя — главное одинокія, совсмъ одинокія ночи.

Онъ перебиралъ все, что манило его въ жизни, и прикидывалъ воображеніемъ къ тому, что было теперь.

«Ну что, если бы теперь то, что было тогда, могъ ли бы и я жить?» говорилъ онъ себ. И онъ вызывалъ самыя сильныя радости. И что же онасдлала съ ними? Вс эти радости стали ужасомъ. Вс —кром первыхъ воспоминаній дтства. Тамъ было что то такое, къ чему хотлось вернуться, съ чмъ можно было жить, если бы оно вернулось. Но это было какъ бы воспоминаніе о комъ то другомъ.

Того Вани съ любовью къ нян, ²⁰⁴съ нжностью къ ²⁰⁵игрушк, ²⁰⁶— тотъ былъ, и того уже не стало. О немъ, о потер того Вани, только хотлось плакать. Но какъ только начиналось то, чего результатомъ былъ теперешній онъ, Иванъ Ильичъ, такъ вс. казавшіяся тогда радости превращались подъ еявяніемъ.во что то ужасное, отвратительное.

Начиналось это съ Правовднія. Ему вспоминалось, какъ онъ недавно еще съ товарищами подъ освщеніемъ воспоминанія, подобнаго лунному освщенію, перебиралъ все — и швейцара, и учителей, и воспитателей, и товарищей, и какъ все выходило весело, поэтично, даже тепло, радостно; и вдругъ теперь, подъ этимъ яркимъ, яркимъ, жестокимъ освщеньемъ, которое произвела она, — все это представлялось другимъ, ужаснымъ!

На первомъ мст выступила дтская, но тмъ боле жестокая гордость, хвастовство, аристократизмъ, отдленіе себя отъ другихъ, жадность къ деньгамъ для сластей, обманы учителя, уроки — безсмысленность, тоска, отупнія..... и потомъ дортуары, нужникъ, тайныя сближенія, мерзость, цинизмъ. И надъ всмъ этимъ все одвающая и все загрязняющая растерянность чувственности. Потомъ новыя формы грязной чувственности, опьяненіе табакомъ, виномъ, и при этомъ какая-то фанаберія, хвастовство грязью и искусство держаться въ предлахъ приличной грязи. Потомъ служба, опять развратъ, опять фанаберія, и еще подслуживанье, скрытое, но все такое же какъ и всякое честолюбіе, желаніе быть лучше, выше другихъ и щелканіе. самолюбія и борьба и ненависть къ людямъ.

Потомъ женитьба — такъ нечаянно, и разочарованіе, и запахъ изо рта жены, и чувственность, и притворство, и простая, самая подлая гоньба за деньгами, и такъ годъ, и два, и десять и двадцать — и все та же ложь... И вотъ готово, умирай!

Такъ что жъ это? Зачмъ? Не можетъ быть. Не можетъ быть, чтобъ такъ безсмысленна, гадка была жизнь? А если точно она такъ гадка и безсмысленна была, такъ зачмъ же еще умирать?

Но сколько онъ ни поврялъ оба положенія: 1) о томъ, что вся жизнь была глупость и — первое — гадость, и 2) о томъ, что онъ наврное умираетъ, — оба ²⁰⁷настоятельно требовали того, чтобы И. И. призналъ ихъ. Въ жизни ничего не было, и что смерть была тутъ, гд то внутри — это говорило все существо его, но онъ не хотлъ признать этого.

И съ сознаніемъ этого, да еще съ болью физической, да еще съ ужасомъ надо было ложиться въ постель, часто не спать ²⁰⁸отъ боли, вставать, одваться, хать въ судъ, говорить, писать, а если и не хать, дома быть съ тми же 24 часами въ сутки, изъ которыхъ каждый былъ мученіемъ. И жить такъ на краю погибели одному, безъ однаго человка, который бы понялъ и пожаллъ.

*№ 11.

К главе VIII.

Былъ консиліумъ. М. М., Н. Н. ничего не понимали, но притворялись, что они понимаютъ и уважаютъ непонятное мнніе другъ друга и что они очень заняты. <Иванъ Ильичъ тоже притворялся, что онъ вритъ имъ и что они ему нужны. Ему ничего не нужно было.>

————

* [МИТАША.]

Программа.

15 сентября 86 года.

Жилъ человкъ богатый Миташа и дожилъ до 40 лтъ и не зналъ, что доброе и что злое. «Нтъ ни добраго, ни злаго, — говаривалъ онъ. — Живемъ вс, какъ живется. Рыба ищетъ, гд глубже, человкъ — гд лучше. Что лучше, то и длаешь. А доброе и злое — это только «попы выдумали». А о смерти думать не надобно». И впалъ онъ въ бдность и узналъ злое и доброе на себ и поврилъ въ добро и длалъ, когда могъ. Злое въ должникахъ (Миташа), а доброе въ тюремщикахъ и товарищахъ по тюрьм. И сталъ длать доброе. И когда думалъ о смерти — страшно. Но длая доброе, усомнился. Доброе незамтное, жалкое, а злое — явное, гордое, сильное. Не видать добра было. Не хвалилъ никто за доброе. А злое праздновало, и вс уважали).