У переднего колеса первого воза тяжело шагает в огромных сапогах Карп с своей рыжей бородой и угрюмым взглядом. На втором возу высовывается красивая голова Илюшки, который, под рогожей передка, славно пригрелся на зорьке. Три тройки, нагруженные чемоданами, с грохотом колес, звоном колокольчиков и криком пронеслись мимо: Илюшка снова прячет свою красивую голову под рогожу и засыпает. Вот и ясный теплый вечер. Перед усталыми, столпившимися у постоялого двора тройками, скрипят тесовые ворота, и один за другим, подпрыгивая по доске, лежащей в воротах, скрываются высокие рогожные возы, под просторными навесами. Илюшка весело здоровается с белолицой, широкогрудой хозяйкой, которая спрашивает: «Издалече ли? и много ли ужинать будут?» с удовольствием поглядывая на красивого парня своими блестящими, сладкими глазами. Вот он, убрав коней, идет в жаркую, набитую народом избу, крестится, садится за полную деревянную чашку, ведя веселую речь с хозяйкой и товарищами. А вот и ночлег его под открытым звездным небом, виднеющимся из-под навеса, на пахучем сене, около лошадей, которые, переминаясь и похрапывая, перебирают корм в деревянных яслях. Он подошел к сену, повернулся на восток и, раз тридцать сряду перекрестив свою широкую, сильную грудь и встряхнув светлыми кудрями, прочел «Отче» и раз двадцать «Господи помилуй», и, увернувшись с головой в армяк, засыпает здоровым, беззаботным сном сильного, свежего человека. И вот видит он во сне города Киев с угодниками и толпами богомольцев, Ромен с купцами и товарами, видит Одест и далекое синее море с белыми парусами, и город Царьград с золотыми домами и белогрудыми, чернобровыми турчанками, куда он летит, поднявшись на каких-то невидимых крыльях. Он свободно и легко летит всё дальше и дальше, и видит внизу золотые города, облитые ярким сияньем, и синее небо с частыми звездами, и синее море с белыми парусами – и ему сладко и весело лететь всё дальше и дальше…
«Славно!» шепчет себе Нехлюдов, и мысль: зачем он не Илюшка – тоже приходит ему.
НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ
I. [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ.]
1. .
Съ 7 часовъ утра на ветхой колокольн Николо-Кочаковскаго прихода гудлъ большой колоколъ. Съ 7 часовъ утра по проселочнымъ пыльнымъ дорогамъ и свжимъ тропинкамъ, вьющимся по долинамъ и оврагамъ, между влажными отъ росы хлбомъ и травою, пестрыми, веселыми толпами шелъ народъ изъ окрестныхъ деревень. Все больше бабы, дти и старики. Мужику Петровками и въ праздникъ нельзя дома оставить: телга сломалась, въ гумённикъ подпорки поставить, плетень заплести, у другаго и навозъ не довоженъ. Земляную работу грхъ работать, а около дома, Богъ проститъ. Дло мужицкое!
Кривой пономарь выпустилъ веревку изъ рукъ и слъ подл церкви, молча вперивъ старческій равнодушный взглядъ въ подвигавшіяся пестрыя толпы народа; отецъ Поликарпъ вышелъ изъ своего домика и, поднятіемъ шляпы отвчая на почтительные поклоны своихъ духовныхъ дтей, прошелъ въ церковь. Народъ наполнилъ церковь и паперть, пономарь пронесъ въ алтарь мдный кофейникъ с водой, полотенце съ красными концами и старое кадило, откуда вслдъ за этимъ послышалось сморканье, плесканье, ходьба, кашляніе и плеваніе.
Наконецъ движеніе въ алтар утихло, только слышенъ былъ изрдка возвышающійся голосъ отца Поликарпа, читающаго молитвы. Отставной Священникъ, слпой дворникъ и бывшій дворецкій покойнаго Хабаровскаго князя, дряхлый Пиманъ Тимофичь стояли уже на своихъ обычныхъ мстахъ въ алтар. На правомъ клирос стояли сборные пвчіе-охотники: толстый бабуринскій прикащикъ октава, особенно замчательный въ тройномъ «Господи помилуй», его братъ Митинька, женскій портной, любезникъ и первый игрокъ на гармоник – самый фальшивый, высокій и пискливый дискантъ во всемъ приход, буфетчикъ – второй басъ, два мальчика, сыновья отца Игната, и самъ отецъ Игнатъ, 2-й Священникъ, бывшій 36 лтъ тому назадъ въ архирейскихъ пвчихъ.
На паперти толпа заколебалась и раздалась на дв стороны: человкъ въ синей ливрейной шинели, съ салопомъ на рук, стараясь, должно быть, показать свое усердіе, крпко и безъ всякой надобности толкалъ и безъ того съ торопливостью и почтительностью разступавшихся прихожанъ; за лакеемъ слдовала довольно смазливая и нарядная барынька, лтъ 30, съ лицомъ полнымъ и улыбающимся. За веселой барыней слдовалъ супругъ ея, Михаилъ Ивановичь Михайловъ, человкъ лтъ 40. На немъ былъ черный фракъ, клетчатыя брюки съ лампасами, цвтной пестрый жилетъ и цвтной, очень пестрый шарфъ, на которомъ лежалъ огромной величины выпущенный не крахмаленный воротникъ рубашки. Въ наружности его не замчалось ничего особеннаго, исключая нешто длинныхъ, курчавыхъ, рыжеватыхъ волосъ съ проборомъ по середин, которые чрезвычайно отчетливо лежали съ обихъ сторонъ его блесоваго, ровнаго и спокойнаго лица. Вообще онъ ходилъ, стоялъ, крестился и кланялся очень прилично, даже слишкомъ прилично, такъ что именно это обстоятельство не располагало въ его пользу.