Полное собрание сочинений. Том 4

Вопрос, таким образом, в ином: насколько теория соответствует действительности. Следует помнить, что философия говорит не «Так есть», а «Скорее всего», и это «скорее всего» может быть или настолько «скорее», что становится фактом и переходит в собственно науку, или это просто-напросто «может быть», «на вряд ли», и тогда это так и остаётся философией. Критерием же такового отбора может служить, по идее, только верификация. Но зачастую (если не в большинстве случаев) философ смотрит так далеко и говорит о таких нечетких вещах, что ни о какой верификации и речи идти не может. Тогда появляется другой (и, пожалуй, основной здесь) критерий: похожесть на правду. Я полагаю, излишне объяснять, как ущербен такой критерий. Это «похожесть» определяется, прежде всего, социальным мнением, парадигмой (легко может статься, что сегодня это пустопорожняя философия, а завтра откроется такие факты, что она станет едва ли не величайшей и очевиднейшей, а то и вовсе перейдёт в разряд научного знания) и тем фундаментом, на котором строит свои размышления философ. Сейчас, например, теорию Шипова можно запросто назвать философией (а равно и наукой, уж кому как больше нравится), и эта философия очень похожа на правду (приближена к науке), а вот натурфилософия Платона – ну ерунда какая-то. Но что было в раннем средневековье? Платон – едва ли не абсолютно точное знание, Шипова же, будь он там, назвали бы глупцом, а его теорию – ни на что негодной метафизикой. И в виду того, что приближенность к науке, по большей части, не зависит от самого философа (хотя он и может подстроиться), а зависит от мнений других, то к «похожести на правду» (в общественном смысле) философ вовсе не обязан стремиться; достаточно, чтобы он сам верил в свою систему. Если человек верит в бога, и видит его в каждом камне, что ж, и это философия, если, конечно, данный философ свой взгляд более или менее докажет, а не просто изложит свои мысли.

Здесь же, кстати, можно сказать и об истинности теории. Истинность подразумевает верификацию, но философская теория может наоборот, тогда быть истинной, когда она не верифицируется. Если философ говорит, бог есть, но познать его невозможно, то как такое утверждение проверить? Можно сказать и то, что философия только тогда настоящая, когда она отвлекается от практики, когда говорит о таких общих вещах, которые и проверить-то невозможно. Это для меня система тем ценнее, чем больше её положений проверяется практикой, чем более она рациональна, но и иное мнение вполне имеет право на существование. Другое дело, что и в оценке или спорах о данной системе нужно говорить в русле рационального, ибо она претендует на то. Но если бы моя философия полностью абстрагировалась от практики, что ж, и говорить со мной тогда бы надо было на уровне отвлечённых размышлений.

Таким образом, о субъективности границ мы сказали достаточно. Сказали и о хоть каких-то критериях, позволяющих отделить зёрна от плевел. Отсюда же мы вывели те качества философской системы, по которым она является либо сильной (настоящей философией), либо слабой и никудышной. Меняя падежи, мы теперь можем говорить о том, как должен философствовать настоящий философ. И эти требования применимы к любому философу, каких бы взглядов он не придерживался. Не соглашаться же с ними – значит не соглашаться с самим определением философии, предложенным мною. Это, конечно, вполне возможно, а то и вовсе необходимо, но в этом русле иного не допускается. Потому и говорю.

Начнем мы, как ни странно, с последнего – с подачи своих мыслей. Мысль, какая бы она не была, прежде всего, должна быть сформулирована. Т.е. система должна быть четкой, ясной и однозначной. Именно поэтому философия в жанре романа – это всегда не совсем философия, «полуфилософия». Здесь слишком много такого, что к собственно идее не очень-то и относится. Эссе, в свою очередь, позволяет выражаться именно ясно и последовательно. Конечно, бывают такие эссе (вроде Шеллинга), что лучше уж роман (пример хорошей философии здесь – «Падение» Альбера Камю), но это скорее исключение, чем правило.

Можно не соглашаться. Мол, мысль хороша тогда, когда она звучит (отсюда все эти эпистолярные выверты). Это отчасти верно, но если только за этим не теряется точность и (прежде всего) ясность, а такое бывает крайне редко. Можно сказать и иное, что мысль наоборот тогда лучше, когда она допускает много толкований, мол, тогда в ней больше смысла. Но это не так. Смысла становится не больше, он тогда вообще исчезает, появляется же больше толкований, которые очевидно, вовсе не означают сам смысл. А следовательно, говорить размыто, нечетко и неоднозначно, значит не говорить ничего. И чем же тогда такой философ лучше какого-нибудь несущего бред идиота? Настоящий философ должен, прежде всего, стремиться к тому, чтобы его поняли, если он, конечно, хочет показать именно своё знание, а не банально повыпендриваться.