Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг.

– Ужъ этаго я не знаю, – сказалъ сынъ министра, – только что онъ вонючъ и грязенъ, это положительно.

– Какъ онъ слабъ, насилу держится, – сказалъ кто-то.

– Можно ли упасть до такой степени, – сказалъ Французъ, отходя отъ фортепьяно, къ которому съ скрыпкой подошелъ Албертъ.

– Давайте! кто будетъ акомпанировать? – спросилъ Албертъ.

Несмотря на то, что Пишо видимо не хотѣлъ играть вмѣстѣ съ Албертомъ и тѣмъ становиться съ нимъ на одну доску, хозяинъ дома и гости упросили его сѣсть зa фортепьяно. Французъ неохотно исполнилъ ихъ просьбу.

– Carnaval de Venise,⁴⁷ хотите? – сказалъ Албертъ, размахивая скрыпкой. La majeur.⁴⁸

– Ну кончено! – сказалъ Аленинъ. – Carnaval de Venise, эту пошлость, значитъ, что дрянь. Да и играетъ плохо, – прибавилъ онъ, послушавъ внимательно нѣсколько времени.

– Вѣдь онъ способенъ по пустякамъ восторгаться; я его давно знаю, – замѣтилъ сынъ министра, подмигивая на Делесова.

Делесову самому начинало казаться, что точно не было ничего хорошаго въ игрѣ Алберта. – Пишо между тѣмъ, акомпанируя, оглядывался на Делесова и подмигивалъ съ видомъ ироническаго одобренія. Только художникъ, жадно вглядывавшійся въ все болѣе и болѣе оживляющееся лицо Алберта, и Захаръ, высовывавшій изъ-за двери свое добродушное лицо, были довольны игрой Алберта. Пишо, хотя невольно вытягивался, смотря на скрипача, закатывалъ глаза и улыбался, находилъ время оглядываться на хозяина съ шутливымъ одобреніемъ. Остальные гости подъ вліяніемъ Аленина, начавшаго слушать съ предубѣжденіемъ, оставались строги и холодны. Совершенно лишенный эстетическаго чувства сынъ министра покачивалъ головой съ выраженiемъ, говорившимъ: не то, не то, и иронически поглядывал на Делесова.

Однако Албертъ былъ недоволенъ своей игрой.

– Нѣтъ, я не могу нынче играть, – сказалъ онъ, кладя скрипку.

Делесовъ повелъ его въ другую комнату и предложил поѣсть.

– Я голоденъ, – сказалъ Албертъ, – отъ этаго не могу играть. Можно этаго съѣсть? – спрашивалъ онъ съ дѣтскимъ выраженіемъ указывая то на то, то на другое блюдо, и, получая позволенье, съ жадностью ѣлъ то то, то другое. Пишо въ это время, сидя за фортепьяно, игралъ одну изъ мазурокъ Chopin.

– Ахъ, прелестно! прелестно! – закричалъ Албертъ и, не проглотивъ куска, побѣжалъ слушать. – Прелестно, прелестно! – твердилъ онъ, улыбаясь, встряхивая волосами и подпрыгивая. Онъ взялъ скрипку и сталъ акомпанировать. —

Аленинъ между тѣмъ подозвалъ къ себѣ Делесова. —

– Ну, батюшка, хорошъ вашъ геній. Этакихъ геніевъ какъ собакъ. Гадкій фарсёръ, ни знанія, ни таланта, ничего!

– Да я сейчасъ замѣтилъ, что онъ шутъ, – сказалъ сынъ министра.

Делесову было совѣстно; но онъ не могъ не согласиться съ такимъ авторитетомъ, какъ Аленинъ.

– Ну, все таки талантъ? – сказалъ онъ.

– Никакого! Еще можетъ быть, что онъ бы могъ играть путно 2-ю скрипку въ квартетахъ, ежели бы былъ порядочный человѣкъ и занимался бы; а теперь онъ и этаго не можетъ. Вѣдь я не мало возился съ артистами. Ихъ есть цѣлая порода, нечесанныхъ, какъ я называю. Эти господа воображаютъ, что надо не бриться, не мыться, не чесаться и не учиться, чтобы быть артистами. И еще быть подленькими, – прибавилъ онъ.

Всѣ засмѣялись. —

Делесову было совѣстно, но онъ признавалъ совершенно свою ошибку.

– А онъ меня совсѣмъ надулъ, – сказалъ онъ. – Правда, правда ваша.

Пишо въ это время, совершенно забывъ свою гордость моднаго пьяниста, принесъ на фортепьяно бутылку вина и вдвоемъ съ Албертомъ пилъ, говорилъ и игралъ, не обращая никакого вниманія. Художникъ блестящими глазами, не отрываясь, смотрѣлъ на Алберта и восхищался.

11.

– И страшно, и больно смотрѣть на него, – сказалъ онъ, подходя къ группѣ, въ которой говорилъ Аленинъ. —

– А ты все считаешь его за генія, – сказалъ Делесовъ, – спроси-ка у Михаилъ Андрѣича.

Художникъ злобно вопросительно посмотрѣлъ на Аленина.

– Чтожъ, у каждаго можетъ быть свое мнѣніе, – отвѣчалъ Аленинъ, – мое мнѣніе, и мнѣніе основанное на маленькой опытности, слѣдующее: такихъ господъ надо въ исправительные дома сажать, или заставлять улицы мести, а не восхищаться ими. —

– Отчего жъ вы такъ на него изволите гнѣваться? – язвительно спросилъ художникъ.

– А отъ того, что эти-то господа язва для серьезнаго искуства. —

Художникъ вдругъ разгорячился.

– Вы говорите: язва, – заговорилъ онъ, – да вы понимаете ли, что онъ такое?

– Я вижу, что есть, а не то, что бы вамъ, можетъ быть, хотѣлось видѣть.