Полное собрание сочинений. Том 89

⁵ В своем письме от 21 ноября Чертков писал, что он должен предупредить Толстого об одном обстоятельстве в связи с Моодом и «Resurrection» [«Воскресением»]. Так как издательство «Free Age Press» [«Свободное слово»] для продолжения своего существования предполагало приступить к дешевому изданию «Воскресения», Чертков просил Моода разрешить ему воспользоваться его переводом за соответствующую плату. Но Моод отказал, заявив, что продал американскому издателю не только свой перевод, но и авторские права на английском языке. «Я объяснил, — пишет Чертков, — что никто не мог ни продавать, ни покупать ваших авторских прав, так как вы давно формально и публично от них отказались. И в этом смысле я написал американскому издателю». Чертков просит, если Моод или американский издатель обратятся к Толстому с письмом по этому поводу, ответить им «твердо и категорически только то, что и есть на самом деле, а именно, что от авторских прав на ваши писания с 80-го года вы раз навсегда публично отказались, что права эти с тех пор стали всеобщим достоянием и никак не могут и не могли быть предметом купли и продажи».

⁶ То есть от Черткова из Англии.

⁷ Освобождение Гусева состоялось 20 декабря 1907 г.

⁸ В том же письме Чертков вновь писал о своих критических работах о Штирнере и Ницше (см. прим. 5 к письму № 770 и 14 и 15 к письму № 794).

⁹ См. прим. 13 к письму № 794.

* 797.

1907 г. Декабря 6. Я. П.

Sante bonne. Gusev toujours prison. L'eon.

Здоровье хорошо. Гусев по-прежнему в тюрьме. Лев.

Телеграмма, печатается и датируется по телеграфному бланку.

Ответ на телеграмму Черткова в связи с полученным им известием о падении Толстого с лошади 30 ноября и вывихе плеча (см. прим. 6 к письму № 799).

* 798.

1907 г. Декабря 8. Я. П.

Сейчас получил, милый друг, ваше последнее письмо (10, 12 н. с.)¹ со вложением писем Кузьмину и Лутохину и с упреками мне за мое «раскаяние» о том, что я был причиной заключения милого Гусева. На все ваши вопросы отвечу (пожалуйста, не настаивайте на своем, не спорьте), отвечу: да, да, да, раскаиваюсь, сожалею, потому что незачем было говорить то, что оскорбительно для человека, хотя бы он был и распроцарь. Точно так же раскаивался бы, если бы кто-нибудь пострадал по случаю моих оскорбительных им слов от революционеров. Раскаивался бы даже, если бы и не пострадал. Просто мне больно за Гусева и стыдно за себя, за недоброе слово. Вы знаете лучше меня, как всё можно сказать добром и как это гораздо действительнее: как это ненужно, и потому совестно. Всегда мне милого, но теперь особенно дорогого мне Гусева всё не выпускают. Последнее письмо от него получил от 1 дек[абря].² Пишет много и прекрасно о твердом и радостном, потому что духовном состоянии. Попрошу послать вам это удивительное его письмо, но вы возвратите. Но о своем деле ничего не пишет. Когда Душан б[ыл] у него, ему б[ыло] объявлено, ч[то] его отпустят 24-го, а он всё сидит. От Иконникова³ вчера получил еще письмо. Ему надо б[ыло] только присягнуть, и его отпустили бы — он отказался и пишет, ч[то] как странно, ч[то] люди думают, ч[то] для отказа нужно мужество. Ему это так просто и легко. Один с ним сидевший солдат на днях тоже отказался.⁴ Какая радость жить душою в людях, к[оторые] поднимают тебя в ту же высь, на к[оторую] сами поднимаются! Столько, столько у меня радостей и с каждым днем всё больше и больше. Вчера был парикмахер из маленького городка Орловск[ой] губ. Севска. Весь горит огнем только что воспринятой истины и желанием идти проповедывать ее.⁵

В числе этих радостей, вы это знаете, большая и давнишняя моя, не скажу радость моей дружбы, но моего духовного единства с вами. А вы хотите со мной спорить, но для спора нужно двоих, а не могу с вами спорить, п[отому] ч[то] знаю, что мы согласны.

Прочел ваши письма, прежде ваше к Кузмину и, забыв про Кузмина, очень одобрял всё то, что вы пишете, но потом, когда прочел письмо Кузмина, пожалел о том, что вы писали ему.⁶ Он очень жалкий человек на мой взгляд и очень несерьезный. У него нет никакого мировоззрения, как у огромного большинства людей, но такие люди спокойно занимаются практическими делами — служат, торгуют, литераторствуют и т. п. и не задаются никакими высшими задачами, но Кузмин — почему-то вообразил, ч[то] ему надо что-то изображать. И, не имея никакой серьезной склонности к духовной работе и никаких убеждений и сердечных стремлений, он, бедняга, лопочет, что попало, думая, что всё дело в словах и можно словами заменить внутреннее содержание. Главную роль тут играет язва нашего времени: безумная самоуверенность. Он мне писал письмо — ни хорошее, ни дурное, но только слова, из к[отор]ых, противно его надежде, ничего не выходит, как и не может выйти, п[отому] ч[то] ему совсем не нужен ни я, ни письмо ко мне.