Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Наконец, к Гоголю восходят имена многих персонажей «Двойника» (Петрушка, Каролина Ивановна, господа Бассаврюковы и др.) и даже самый метод образования имен и фамилий героев со скрытым значением (Голядкин) или нарочитым подчеркиванием их комического фонетического неблагозвучия (княжна Чевчеханова).[37]

Во многом следуя за Гоголем, Достоевский, однако, как справедливо указал В. В. Виноградов, переключает действие повести в иной — трагико-фантастический — план. Он придает развертыванию событий значительно более динамический характер, чем это было у Гоголя, сближая точки зрения героя и рассказчика и изображая события в том фантастическом преломлении, какое они получают в потрясенном и лихорадочно возбужденном воображении главного героя. Сюжетом повести становятся не только реальные события, но и «роман сознания» Голядкина (см.: Виноградов, стр. 279–290; ср.: Бем, стр. 139–163; Кирай).

Уже в «Бедных людях» молодым Достоевским были намечены две социально-психологические темы, получившие дальнейшее развитие в «Двойнике». Это тема низведения дворянско-чиновничьим обществом человека до степени грязной и затертой «ветошки» и являющаяся ее оборотной стороной тема «амбиции» человека-«ветошки», задавленного обществом, но при этом не чуждого сознания своих человеческих прав, которое проявляется у него нередко в форме болезненной обидчивости и мнительности. Оба названных мотива получили углубленную психологическую разработку в истории помешательства Голядкина. Изгнанный из сердца Клары Олсуфьевны и из дома своего покровителя Олсуфия Ивановича, Голядкин внезапно ощущает непрочность своего положения — и его потрясенное воображение рисует ему возможность замещения не только его места на службе, но и самой его личности другим, более ловким искателем, во всем подобным ему и отличающимся от него лишь своей моральной беззастенчивостью. С трагической темой заместимости одного обезличенного обществом человека-«ветошки» другим в повести сплетается другая — тема мучений совести Голядкина, вызванных растущим у него вместе с развитием безумия чувством нравственной вины перед собой и другими, вины, делающей его самого в какой-то мере психологически подобным ненавистному ему «двойнику», а потому и ответственным за поступки последнего (отсюда мучающие героя воспоминания о его собственном «предательстве» — обмане Каролины Ивановны, которой он когда-то обещал жениться на ней, но которую потом оставил в надежде на более выгодный брак с Кларой Олсуфьевной).

Формула «человек-ветошка», встречающаяся уже в «Бедных людях» (стр. 68, 79), могла быть в известной мере подсказана Достоевскому романом И. И. Лажечникова «Ледяной дом», где в гл. III ветошкой Бирона назван его любимец Кульковский (см.: . Ледяной дом, ч. I. М., 1835, стр. 70; о любви Достоевского к этому роману и его автору см.: Достоевский, А. М., стр. 69; Яновский, стр. 805). Но лишь Достоевский наполнил эту формулу глубоким трагическим содержанием, превратив ее в обобщенное выражение судьбы забитого и униженного человека, страдающего от потери своих человеческих прав.

Чувствуя свою беззащитность перед лицом враждебного мира, грозящего превратить его в «ветошку», Голядкин хочет найти опору в самом себе, в сознании своих прав как «частного» человека, свободного вне службы и хотя бы здесь никому не обязанного отчетом за свои действия. Но именно тут-то его и ждет комическое и унизительное поражение. Самая личность героя обманывает его, оказывается лишь непрочным, иллюзорным прибежищем, неспособным противостоять окружающим его «подлецам» и «интригантам» (см.: Анненский, стр. 31–38; Евнин, стр. 11–15, 19).

Оказавшиеся в центре внимания Достоевского в «Двойнике» мотивы обезличения человека в чиновничьем мире (вследствие чего он может быть легко замещен другим чиновником — «двойником») и его внутреннего раздвоения, вытекающего из борьбы противоположных нравственных побуждений, получили разработку не только в творчестве Гоголя, но и в творчестве ряда других русских и западноевропейских предшественников и современников Достоевского. В особенности широко эти мотивы были разработаны Э. Т. А. Гофманом, который в своих романах («Эликсиры сатаны», «Житейские воззрения кота Мурра») и новеллах («Выбор невесты», «Крошка Цахес», «Двойники» и др.) дал блестящие и разнообразные образцы гротескно-романтической трактовки темы двойников, связав ее с мотивами безумия (и шире — потрясенного сознания) героев. Отсюда многократно отмечавшиеся «переклички» между «Двойником» и новеллистикой Гофмана; многие ее образы и ситуации, хорошо известные молодому Достоевскому, должны были возникать у него в памяти и творчески учитывались им при работе над «Двойником» (см. об отдельных гофмановских мотивах в «Двойнике»: Кирпичников, стр. 332–333; Родзевич, стр. 222–230; Евнин, стр. 17–19; о параллелях к «Двойнику» в творчестве Э. По см.: Виднэс).