Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Особое внимание исследователей привлекли «астролингвистические» эксперименты Гумилева: в приводимой им в ст. 9–16 «венерианской грамматике» Гумилев, несомненно, «отдал дань, пусть в полушутливом тоне, иронической (слегка пародийной) фантазии — тем опытам осмысления гласных, которые восходят к Рембо и нашли в русской поэзии его времени продолжение у Хлебникова, о чьих стихах Гумилев с большим вниманием писал в своих статьях о поэзии <...> Футуристов и близких к ним поэтов напоминают не только словесные опыты этого рода, но и более серьезные космические образы Гумилева» (Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка // Ст ПРП. С. 22). По мнению Р. Д. Тименчика, «в предсмертном стихотворении Гумилева иронически преломлены темы, послужившие приметами водораздела поэтических направлений — символизма, акмеизма, эго-кубо-футуризма и несостоявшегося в России сциентизма. Стихотворение «Аэроплан» (гипотетическое первоначальное название ст-ния — Ред.) — своеобразный “суд над поэзией”, как определял акмеизм Мандельштам в 1923 году. Добавив pointe к антисимволистскому тезису манифеста 1913 (“Вся красота, все священное значение звезд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе”...), уколов “научную поэзию” величанием Венеры “звездой”, взяв в заглавие присвоенный эгофутуристами аэроплан, глава акмеизма воздал дань и “зау” (как по-домашнему называл ее Крученых), раздробив лучи от призрачных планет на еа и аи, уо и ао» (Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме (II) // Russian Literature. Vol. V (3). 1977. P. 289). В работе Р. Д. Тименчика выявляется и генезис «венерианского словотворчества». С одной стороны, по мнению исследователя, «изобретение неведомого языка стоит в некоторой связи с акмеистически-адамистской программой «девственных наименований». <...> Венерианским языком Гумилев, возможно, обязан знакомству с идеями Жан-Жака Руссо о певучих и страстных первых языках, восходящих к крикам и вздохам как непосредственным созданиям голоса, или, скажем, с концепцией Вербера (1871). Она, как и трактат Руссо, пересказана в книге А. Л. Погодина «Язык как творчество»: «Вслед за языком жестов идет в общем ходе человеческой эволюции язык звуков, die Lautsprache, который первоначально состоял из гласных звуков. Это был “небесный язык” (Gaumensprache), который более легок и составляет основу для развития согласных». Гумилевские псевдоварваризмы могут быть навеяны и примерами из “языков дикарей”. Поэтому сквозное “ах”, несущее в гумилевском стихотворении груз разнообразных стилистических функций и имеющее устойчивую литературную репутацию еще со времен петиметров и карамзинистов, получает дополнительную характеристику «архаизма» — едва ли не в соответствии с догадками о «той стадии пользования звуками, которая предшествовала созданию языков» и которая представлена междометиями. Об этом писал Д. Кудрявский в статье “О происхождении языка” в “Русской мысли” в 1912 г. (№ 7)» (С. 282–283). С другой стороны, «астролингвистика» Гумилева проецируется на словотворчество символистов и футуристов, причем знание некоторых источников подобного рода может стать, по мнению Р. Д. Тименчика, «ключом» для смыслового «кода» приведенных Гумилевым «венерианских» слов: «Язык ангелов на Венере следует сопоставить <...> с хлебниковской поэмой “И и Э”, которую Гумилев сочувственно цитировал в “Письмах о русской поэзии”: “любит и умеет говорить о давнопрошедших временах”... странное прозванье своих героев Хлебников оговорил в послесловии: “первобытные племена имеют склонность давать имена, состоящие из одной гласной”. Эти же имена встречаются и в его футурологии. <...> В стихотворении Гумилева двухразовое макароническое (включающее союз и предлог) накопление пяти слоговых гласных передает акустический образ венерианской речи. В артикуляционном отношении каждая пара венерианских слов дает по одному примеру регрессии и прогрессии, в терминах А. Белого. Приблизительный перевод открывает семасиологию неведомого языка — гласные переднего ряда соотносятся с будущим временем, заднего — с прошедшим или давнопрошедшим, аналогично не раз делавшейся предметом внимания антифонии гласных в парах слов многих языков, обозначающий «здесь» и «там». <...> ...Хлебников считал гласные “женственным элементом в речи”, который служит “лишь для слияния мужественных шумов”. Поскольку на Венере наряду с согласными отсутствуют обидные и властные слова, утопический язык этого “женственного мирозданья” <...> позволяет предположить, что в “поэтической фонологии” Гумилева “мужское” и “немужское” распределяются подобным же образом» (С. 285–288). В качестве других возможных источников «словотворчества» Гумилева Р. Д. Тименчик считал «Декларацию слова как такового» А. Крученых, сонет А. Рембо «Гласные», ст-ния Д. Бурлюка «Звуки на а широки и просторны...», «детскую заумь» в стихах И. Ф. Анненского и Шарля Кро и экзотику Ф. Сологуба. Развивая идеи Р. Д. Тименчика, А. А. Кобринский указывал на связь данного ст-ния с «заумью» обэриутов (см.: Кобринский А. А. Н. Гумилев и ОБЭРИУ: К постановке проблемы // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов 15–17 апреля 1996 г. СПб., 1996. С. 188). Эту же тему в конкретном приложении к творчеству К. Вагинова раскрывает и А. Анемон (Anemone A. Konstantin Vaginov and the Death of Nikolai Gumilev // Slavic Review. 48. 4 (1989). P. 631–636). В дополнение к указанным источникам, Н. А. Богомолов приводит целый ряд оккультных текстов, содержащих «магические формулы», близкие к гумилевскому «венерианскому языку» (см.: Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 132–134).