Полное собрание стихотворений

Можно догадаться, но можно и не знать, о каком обмане и о каком злодее идет дело. Это место тем более, кажется, требует поправки, что и самые стихи довольно слабы и как будто изменяют поэту в решительную минуту действия» (стр. 319). Наряду с рецензией Вяземского, несомненный интерес представляет также обширная статья о послании к В. А. Жуковскому и о «Чернеце», принадлежащая перу Л. Д. Улыбышева, напечатанная в двух номерах «Санктпетербургской газеты», издававшейся на французском языке (№№ 61 и 66 за 1825 г.). Вторая половина статьи, помещенная в № 66 от 2 июня, была перепечатана в переводе В. Соколова журналом НЛ (1825, кн. 13, август, стр. 101—109). В ней мы читаем: «Содержание сей поэмы, заключающей в себе 38 печатных страниц, представляет нам последние минуты отшельника, который приведен в безмолвную обитель несчастием и раскаянием и у подножия олтаря оплакивает заблуждения несчастной жизни своей. Английский эпиграф, взятый г. Козловым из Бейронова «Гяура», показывает нам, какому образцу следовал наш поэт при сочинении своей поэмы. Не думайте, однако ж, найти в русском авторе рабского подражателя лорду Бейрону. Если он заимствовал от него смелые и таинственные формы повествования, столь близкие к романтической поэзии, то честь изобретения собственно ему принадлежит. Герой его поэмы имеет свой особенный отпечаток и нимало не походит на героев Бейрона. Последние отличаются каким-то фатализмом: это существа, выходящие из круга человечества; это потомки древних титанов, которые носят на челе своем как бы наследственное клеймо, печать отвержения, постигшего гордых и мятежных их предков. Вместо сей исполинской, но униженной природы, русский поэт представляет нам в характере своего чернеца человека со всеми его отличительными признаками и в судьбе его дает урок высокой нравственности. Мы видим здесь в одно время и картину счастия, обещаемого страстною любовию, и все мучения, ее сопровождающие, когда она становится единственною потребностию жизни; видим, как религия облегчает страдания, которых ничто усладить не может; как преступление, всегда караемое божескими законами, даже тогда, когда природа громко вопиет в пользу преступника, в одно мгновение истребляет плоды утешения, почерпаемого в обетованиях веры, и как, наконец, смерть христианина примиряет грешника с самим собою и с небом. Чертеж сей поэмы есть следующий» (стр. 101—102). Дальше идет пересказ содержания поэмы. Рецензент с большой похвалой отзывается о 10-й главе: «Мы не знаем, изображал ли кто лучше г. Козлова минуты, столько раз описанные, чувства путешественника, который после долгого отсутствия и продолжительных несчастий увидел опять родную землю. Нельзя лучше похвалить сие место, как выписав его для читателей» (стр. 105). Об исключительном успехе, которым пользовался «Чернец» в широких читательских кругах, писал «Московский телеграф» в 1827 г.: «Это явление маловиданное в русской книжной торговле; поэма, в два года трижды напечатанная, доказывает... что поэма «Чернец» сделалась, так сказать, народною поэмою» («Московский телеграф», 1827, ч. 17, стр. 224). В связи с выходом в 1840 г, собрания стихотворений Козлова В. Г. Белинский изложил в развернутой форме свой взгляд на его творчество. О «Чернеце» он, в частности, писал следующее: «Слава Козлова была создана его «Чернецом». Несколько лет эта поэма ходила в рукописи по всей России прежде, чем была напечатана. Она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины. «Чернец» возбуждал в публике не меньший интерес, как и первые поэмы Пушкина, с тою только разницею, что его совершенно понимали: он был в уровень со всеми натурами, всеми чувствами и понятиями, был по плечу всякому образованию. Это второй пример в нашей литературе после «Бедной Лизы» Карамзина. «Чернец» был для двадцатых годов настоящего столетия тем же самым, чем была «Бедная Лиза» для девятидесятых годов прошедшего и первых нынешнего века. Каждое из этих произведений прибавило много единиц к сумме читающей публики и пробудило не одну душу, дремавшую в прозе положительной жизни. Блестящий успех при самом появлении их и скорый конец — совершенно одинаковы, ибо, повторяем, оба эти произведения совершенно одного рода и одинакового достоинства, вся разница во времени их явления и, в этом отношении, «Чернец», разумеется, гораздо выше. Содержание «Чернеца» напоминает собою содержание Байронова «Джяура»; есть общее между ими и в самом изложении. Но это сходство чисто внешнее: «Джяур» не отражается в «Чернеце» даже и как солнце в малой капле вод, хотя «Чернец» и есть явное подражание «Джяуру». Причина этого заключается сколько в степени талантов обоих певцов, столько и в разности их духовных натур. «Чернец» полон чувства, насквозь проникнут чувством — и вот причина его огромного, хотя и мгновенного успеха. Но это чувство только тепло, не глубоко, не сильно, не всеобъемлюще. Страдания чернеца возбуждают в нас сострадание к нему, а его терпение привлекает к нему наше расположение, но не больше» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 69—70).