Полное собрание стихотворений

Конечно, и мои различные творенья,

В листах, и мокрые, лишь только из тисненья,

Гуляют в Лондоне у дрягилей в руках,

И пышный их титул приклеен на стенах

По многим улицам; но не боюсь улики,

Чтоб, в глупой гордости, хотел я сан владыки

Присвоить сам собой над пишущей толпой,

Чтоб новые стихи сбирал по мостовой.

Они родятся, мрут, а я об них не знаю;

На лица эпиграмм нигде не распускаю

И тайно ничего в печать не отдаю;

Ни желчи на дела правительства не лью

В кофейных, праздности народной посвященных;

Ни жребья не решу пиес новорожденных,

В партерах заводя и в ложах заговор;

И проза, и стихи, и самых муз собор —

Всё мне наскучило, и всё я уступаю

От сердца Бардусу. — Но, кстати, вспоминаю,

Как Феб средь чистых дев сияет с двух холмов,

Дебелый Меценат сидит в кругу льстецов

И услаждается курения их паром;

Святилище его, украшенно Пиндаром

С отбитой головой, отверсто лишь тому,

Кто пишет вопреки и сердцу и уму;

И каждый враль в него вступает без препоны.

От вкуса Бардуса там все берут законы;

И чтобы раз хотя попасть к его столу,

Иной по месяцу поет ему хвалу.

Таков-то Бардус наш! Однако ж кто поверит.

Чтоб тот, который все дары так верно мерит,

Так ловит, не нашел их... в Драйдене одном?

Но знатный господин с ученьем и умом

Не завтра, так вперед вину свою познает:

Он голодом морит, по-царски погребает.

Вельможи! славьтеся хвалами рифмачей;

Дарите щедро тех, кто вас еще тупей;

Любите подлость, лесть, невежество Циббера,

Кричите, что ему не видано примера;

Пускай он будет ваш любимец и герой,

А добрый, милый Ге пусть остается мой!

Дай бог не знать и мне, как он, порабощенья!

О, если бы я мог, без рабства, обольщенья,

Почтенным быть всегда в почтенном ремесле,

Считать весь мир друзей в умеренном числе;

Для утешенья их употреблять все силы,

Читать, что нравится, а видеть, кто мне милы;

На знатного глупца с презрением смотреть

И с знатным иногда свидания иметь!

Чего мне боле? Я к большим делам несроден;

Спокоен, без долгов, достаток мой свободен;

Читаю Отче наш, пишу и по трудах

Я, слава богу, сплю, не бредя о стихах;

И жив иль нет Деннис, не думаю нимало.

«Не написали ль вы что нового?» — бывало,

Жужжат мне. Боже мой! как будто для письма

Я только и рожден! в вас, право, нет ума!

Ужель я не могу чем лучшим заниматься?

Пристроить сироту, о друге постараться!

«Вы были с Свифтом? Он мне встретился сейчас;

Уж, верно, что-нибудь готовится у вас?»

Божусь, что ничего; болтун и сам божится:

«Не верю!.. но ведь Поп в стихах не утаится!»

И первый злой пасквиль, достойный быть в огне,

Чрез два дни мой знаток приписывает мне!

Увы! и самый дар Виргилия несносен,

Когда, невинности смиренной вредоносен,

Злословит доброго и вводит в краску дев.

Пусть грянет на меня, не медля, божий гнев,

Коль скоро уязвлю, в словах или на лире,

Хотя одиножды честного мужа в мире!

Но барин с рабскою и низкою душой,

Скрывающий ее под лентою цветной;

Но злой, готовящий ков пагубный, но скрытный

Таланту, красоте невинной, беззащитной;

Но Шаль, который всем, тщеславяся, твердит,

Что он мой меценат, что я его пиит,

Везде мои стихи читает и возносит;

Когда же кто меня от зависти поносит,

Тогда он промолчит, чтоб не нажить врагов;

Который на часу и ласков и суров,

И ежели не зол, так враль, всегда готовой

И тайну разболтать для весточки лишь новой,

И, злой давая толк мной выданным стихам,

Сказать: «Он метил в вас» — придворным господам.

Вот, вот мои враги! я вечный их гонитель,

Я бич, я ужас злых, но добрых защититель.

Страшись меня, Генлей! Как! этот часовой

Минутный червячок под пылью золотой?

Достойна ль бабочка быть в море потопленна?

Так раздави ж ногой ты червяка презренна,

Который, возгордясь, что ночью светит он,

Везде ползет, язвит и смрадом гонит вон;

Все в обществе цветы дыханьем иссушает.

С утра до вечера Генлей перелетает

От Пинда к Пафосу, как ветреный Зефир;

Но хладен близ красот, но глух к согласью лир.

Так выученный пес пред дичию вертится,

Теребит, но вонзить зубов в нее боится.

Вглядись в него: я бьюсь с тобою об заклад,

Какого рода он, не скажешь мне впопад!

Мужчина, женщина ль? не то и не другое,

Едва ль и человек, а так... что-то живое,

Которое всегда клевещет иль поет,

Иль свищет, иль хулу и на творца несет;

Пременчивая тварь: в кокетстве хуже дамы,

То философствует, то мечет эпиграммы,

Пред женщинами враль, пред государем льстец,

Сердечкин и нахал, и пышен, и подлец.

Таков прекрасныя был Евы искуситель,

Невинности ея и рая погубитель:

Взор ангела имел сей ядовитый змей,

Но даже красотой он ужасал своей;

Для видов гордости приветливым казался

И для тщеславия смиренно пресмыкался.

Но кто по чувствиям сердечным говорит,

Приветлив, а не подл, не горд, а сановит,

И знаем без чинов, без знатности и злата?—

Поэт: он ни за что не будет друг разврата.

Всегда велик душой и мыслями высок,

Ласкать самим царям считает за порок:

Он добродетели талант свой посвящает

И в самых вымыслах приятно поучает:

Стыдится быть врагом совместников своих,

Талантом лишь одним смиряет дерзость их;

С презрением глядишь на ненависть бессильну,

На мщенье критики, на злость, вредом обильну,

На промах иногда коварства и хулы,

На ложную приязнь и глупые хвалы.