Полное собрание стихотворений

В таких стихотворениях, как «Любовь певца», «Поэту», «К чему мечтать о том, что после будет с нами…», возникает патетический образ поэта – борца и пророка, преданного жертвенному служению социальным идеям. Свое поэтическое призвание Плещеев определяет словами любимого петрашевцами поэта Огюста Барбье: «Поэт должен быть возвышенным борцом за право и гуманность». В его стихах современников привлекло представление о поэте, как участнике социальной борьбы – глашатае добра и справедливости. Варьируя поэтическую формулу Лермонтова («Пророк»), Плещеев рисует образ мученика идеи, поборника будущей справедливости и социальной правды.

Провозглашать любви ученье
Повсюду – нищим, богачам –
Удел поэта… –

читаем в раннем стихотворении «Любовь певца» (1845), и недаром эти строки включаются им и в знаменитый гимн петрашевцев «Вперед! без страха и сомненья…» (1846).

Для Плещеева это не абстрактно-романтические мотивы и не условный литературный образ. Это страстная проповедь общественного служения, борьбы против неразумного мира. Его слово обращено к угнетенным, с понятием истины неразрывно связано понятие свободы. Тема героической борьбы во имя будущего счастья человечества проходит через всю его поэзию и порождает ряд поэтических формул-символов. Социалистическое учение определяется образами – «глагол истины», «любви ученье», «истины закон», его враги – словами «жрецы Ваала», «рабы преданья», «рабы суеты» и т. д.

В концовке отрывка «Сон» сказалось то новое, что вносил в тему поэта-пророка Плещеев. Истолкование образа поэта-пророка связано со стремлением петрашевцев расширить пропаганду, усилить политическое воспитание русского народа. По воспоминаниям Е. М. Феоктистова (впоследствии реакционного цензора), Плещеев в 1849 году в кружке московских студентов развивал мысль, «что необходимо пробудить самосознание в народе…».[21] В свете энергичной пропагандистской деятельности Плещеева и других петрашевцев образ певца-пророка, возвещающего «утесненным» «свободу и любовь», приобретает конкретно-историческое наполнение.

Все это свидетельствует о своеобразии поэтических поисков Плещеева. Ему принадлежит заслуга восстановления в 40-е годы традиций гражданской поэзии декабристов, Полежаева и Лермонтова. Интимная камерная лирика (Фета, Красова и др.) начала 40-х годов органически чужда Плещееву. Социальный скептицизм, ощущение бессмысленности поэтического служения заменяются у него пламенными призывами к «добру», к борьбе со «злом» социальной действительности, к гражданскому подвигу.

Поэтому наряду с элегией и посланием в творчестве Плещеева существенное место занимает политическая песня. Это прежде всего «Вперед! без страха и сомненья…» и «По чувствам братья мы с тобой…». Разумеется, ими не исчерпывается фонд политических песен Плещеева. По свидетельству современников, многое до нас не дошло. Между тем как раз эти политические стихотворения Плещеева высоко ими ценились. К числу этих стихотворений принадлежала также «кантата» «Новый год», являвшаяся ответом на западноевропейские революционные события 1848 года и поэтической полемикой с реакционными поэтами, опубликовавшими в 1848 году стихи, одушевленные злобным осуждением революции: «На смуты Запада» Ф. Глинки, «Россия» М. Дмитриева, «30 августа 1848 г.» С. Шевырева и др.

«Новый год» – наиболее ранний литературный отклик революционных кругов России на французскую революцию 1848 года. По воспоминаниям Милюкова, во всех кружках петербургской молодежи «события в Европе сделались главною, почти исключительною темою бесед…».[22] В этом свете отчетливо раскрывается политическая направленность «Нового года» с его прославлением борьбы и верой, что

Близок час последней битвы!
Смело двинемся вперед –
И услышит бог молитвы,
И оковы разобьет.

Эти строки не были абстрактными призывами, в них вложено конкретное политическое содержание. Они стали поэтическим выражением господствовавшей среди петрашевцев уверенности в возможности близкой революции уже в самой России. Как раз в декабре 1848 года (когда было написано стихотворение Плещеева) шел разговор Петрашевского и Спешнева с Черносвитовым о неминуемом влиянии европейской революции на Россию.[23]

Запрещенное в 1848 году цензурой стихотворное пророчество Плещеева отразило революционные настроения в среде петрашевцев, вызванные революцией 1848 года. Впоследствии сам Плещеев в письме к Чехову писал: «А для нашего брата – человека второй половины 40-х годов – Франция очень близка сердцу. Тогда во внутреннюю политику не дозволялось носа совать – и мы воспитывались и развивались на французской культуре, на идеях 48 года. Нас не истребишь… Во многом, конечно, пришлось разочароваться потом – но многому мы остались верны».[24]