Полное собрание стихотворений и поэм. Том II

«Я горький бессловный стёртый неудачник / Маячил в мире сыпал слова / Иногда меня женщины занимали / И останавливали на немного / Иногда бывало и счастье / Тонкое тёплое пятно на полу / Я старался вызвать у вас участье / Но вы отворачивали скулу…». В принципе, эти строчки можно тоже назвать по-своему пророческими: здесь угадываются и биография Лимонова, и точно прописанные отношения с женщинами, и самоопределение, которое позже отразится в книге «Дневник неудачника, или Секретная тетрадь» (1977): «Среди других народов поселяются обычно неудачники. Великое и отважное племя неудачников разбросано по всему миру. В англоязычных странах их обычно называют “лузер” — то есть потерявший. Это племя куда многочисленнее, чем евреи, и не менее предприимчиво и отважно. Не занимать им и терпения, порой целую жизнь питаются они одними надеждами… Следует отметить одну характерную особенность — мужчины и женщины этого племени, добившись успеха, с легкостью отрекаются от своих, перенимают нравы и обычаи народа, среди которого к ним пришел успех, и уже ничто не напоминает о том, что некогда принадлежали они к славному племени неудачников…»

«Какая уж тут любовь…»

«А может положат вновь / В больницу для слабонервных / В объятия докторов… / Или уйду по подъездам / Проклятые песни петь / По целым неделям нетрезвым / И прямо в глаза не смотреть / Я бросил бы вас всё равно / Красивая мамина дочка / И мама была права…». Эти строчки обращают нас к истории попадания молодого Эдуарда Савенко в харьковскую областную клиническую больницу, в народе именуемую «Сабуровой дачей». Из-за несчастной любви и подростковых переживаний поэт решил порезать вены. Его вовремя нашли родители и отправили в «Сабурку».

В романе «Молодой негодяй» (1986) вся эта история подаётся следующим образом: «Когда Эдуард лежал в буйном отделении, она приходила часто, смешная, энергичная, веселая, под окна, и они переговаривались через форточку. Валька кричала ему: “Не грусти, Эд, тебя скоро выпустят!” Несколько буйных, наглядевшись на рослую, крупную Вальку, отправлялись в кровати онанировать. Первое время Зорик — еврей-психопат — глава мафии в буйном отделении (в мафию порезанного Эдуарда быстро и охотно приняли. Да, читатель, и в сумасшедших домах люди создают мафии!) и его ребята разбегались вслед за онанистами, чтобы дать им каждому минимум по шее “за осквернение образа любимой девушки нашего друга”, как выражался Зорик. Потом Эд перестал обращать внимание на такие пустяки, а Валька стала приходить все реже и реже. За все время, пока Эд лежит в “спокойном” отделении, она еще не пришла ни разу. Грустно.

Неизвестно, впрочем, перерезал ли он себе вены именно из-за Вальки. Трудно сказать, почему он это сделал. Расставаясь с ней в вечер, предшествующий “той” ночи, в ответ на ее реплику: “Увидимся завтра, да?” — он почему-то ответил: “Если завтра еще будет…” Почему он так сказал? Может быть, ему показалось, что Валька сделалась к нему равнодушной? Родители Вальки старались тогда разорвать их связь. Отец и мать Вальки приходили к его родителям. Угрожали, кричали… Дегенераты. Раиса Федоровна нашла родителей Вальки вульгарными.

Капитан Зильберман вызвал его к себе в детскую комнату милиции и предостерег его от связи с несовершеннолетней. “Если подполковник Курдюков захочет, он сможет посадить тебя в тюрьму, — сказал Зильберман. — Я тебя предупреждаю по старой дружбе, Эдуард. Потому что знаю тебя уже восемь лет… Что тебе, мало совершеннолетних девушек на Салтовском поселке?” — поинтересовался Зильберман.

— Да Валька совершеннолетнее самых совершеннолетних, — возмутился Эдуард. — Она крупнее старшей сестры Виктории. Она рано созрела.

— Ты прав, — неожиданно согласился Зильберман. — Я на твоей стороне. Я ее видел. Она очень крупная девочка с развитыми формами женщины. Но закон есть закон. Ей только четырнадцать лет. И закон строго карает за связи с несовершеннолетними.

— Я сам несовершеннолетний…

— Увы, уже нет, поэт, — улыбнулся Зильберман, и его усики чуть приподнялись под длинным носом. — Восемнадцать тебе исполнилось, если не ошибаюсь, в феврале. Ты уже не малолетка. Ты даже не имеешь права сидеть в моем кабинете. Тобой должен заниматься общий взрослый отдел. — Зильберман, довольный, отклонился на спинку стула. — Это Валентиной Курдюковой я занимаюсь по просьбе ее родителей, а не тобой, — Зильберман побарабанил пальцами по столу».

Вносит дополнительных красок в эту ситуацию одно из предыдущих стихотворений: