Полное собрание творений. Том II. Письма

Чего же ты голосишь [как баба], вскакиваешь по ночам в страхе, призываешь на помощь у городских ворот, крича, что варвары уже здесь – именно это-то мне о тебе и рассказывают – как мне прикажешь это сносить? Разве это не будет странным, если выяснится, что мой брат – трус? Что до меня, то я с первыми лучами солнца вскакиваю на коня, стараюсь проникнуть подальше и объехать побольше – смотрю, слушаю, стараюсь узнать все, что можно, об этих неуловимых. Они недостойны называться врагами, но – разбойниками, грабителями или еще каким-нибудь более презренным именем. Ибо они не способны выстоять в открытом бою, но нападают на запуганных [крестьян] и режут их, как жертвенный скот[377], прежде чем ограбить. Ночами я вместе с юношами объезжаю [городской] холм, что позволяет спать женщинам, знающим, что их защитники бодрствуют. Мне сопутствуют солдаты изтагмы балагритов[378]. Прежде чем командование войсками не перешло к Кереалию[379], они были конными лучниками, с началом же его власти кони были проданы, и они стали простыми лучниками; мне они отлично служат и пешими. А нужны мне лучники для охраны колодцев и реки, ибо внутри крепости воды нет. Иначе что мешало бы нам пировать под звуки флейт, пока не снимут осаду. Сейчас же нам нужно либо сражаться с врагом, либо умереть от жажды, а есть ли какая-нибудь более жалкая смерть? Так что, возможно, мы вынуждены быть мужественными необходимостью. Сохраняй мужество и ты, прикажи, чтобы тебе привели упряжку тех ненасытных коней, чью кормежку тебе вменили в качестве налога[380]. Конем небесполезно владеть всегда, а в нынешних обстоятельствах особенно: и вылазка, и разведка, и доставка срочных депеш дается куда быстрее и легче конному. Если же тебе нужны лучники, пошли за ними – и будут, ибо в бою я верю гребцам из Фикуса не больше, чем тем садовникам, что меня окружают. Я ищу не многих мужчин, но мужчин, достойных этого имени. Если таковые обретутся – да услышит меня Бог[381], – им я поверю. Если же придется умереть здесь, что ж – философия полезна тем, что позволяет понять: в необходимости покинуть мешок с костями нет ничего страшного[382]. Хотя покинуть без жалости жену и ребенка... – за это я не могу поручиться. Как хотел бы я, чтобы философия возобладала и здесь! По не дай мне испытать этого, Господи, Спаситель мой и Освободитель!

31 (125). Брату [383]

Мы несчастны, имея столько поводов обмениваться дурными новостями. Баттий (Βαττίαν) захвачен, Апросилий (Ἀπροσύλεως)[384] сожжен, пылает молотильный ток, земля опустошена, женщины уведены в плен, мужчины истреблены беспощадно. Раньше они хотя бы оставляли жизни детям, теперь же они знают, что их слишком мало, чтобы приставить многих людей к охране добычи и в то же время иметь достаточно людей для войны [и потому убивают детей]. И никто из нас не возмущается, все сидят по домам, ждут помощи от солдат – дрянных, как пористая древесина смоковницы! Дрянных, говорю, даже в мирное время с их алчностью и продовольственными деньгами – как если бы мы были должны предавать их правосудию, а не они отражать врага! Неужели мы не положим конец болтовне?! Неужели никогда не войдем в разум?! Неужели не соберем крестьян, надрывающихся на земле, в единый кулак, неужели не обрушимся на врага ради наших детей, наших жен, наших нив и, если хочешь, ради наших [никуда не годных] солдат?! А ведь хорошо будет сказать нашим воякам в мирное время: и кормим вас, и защищаем!

Я продиктовал письмо это, не сходя с коня, ибо создал [из окрестных крестьян] отряды и дал им командиров. И в Асусаманте (Ἀσουσάμαντι)[385] мною собирается многочисленная ватага, ибо я бросил клич всем от Диоста (Διώσταις)[386] до земли Клеопатры. Надеюсь, что когда я выдвинусь, – и станет известным, что вокруг меня собралась сила [здешнего] юношества, – к нам присоединится много больше людей, не призванных мною [прямо]. Да, они стекутся отовсюду: лучшие – чтобы участвовать в прекрасном деле, худшие – чтобы грабить награбленное.

32 (113). Брату [387]

Когда на наших глазах гибнут злодеи, возжелавшие чужого[388], гибнут, стремясь не отдать своей добычи законным владельцам, когда люди встают на защиту наших земель, святилищ[389], законов, имений – всего того, с чем мы сжились – неужели сейчас мы уклонимся от происходящего, неужели станем цепляться за свою жизнь? Поступающие так не считаются людьми. Потому мне должно выйти, как есть, против врага, нужно испытать его безграничную дерзость, нужно попробовать, что за люди позволяют себе смеяться над ромеями[390]. [Да, мы одни,] но, как говорится, «даже паршивый верблюд стоит множества ослов»[391].

Впрочем, я своими глазами вижу, что гибнут те, кто сильно желает жить, и остаются в живых отказавшиеся от жизни. А я один из таких, ибо буду сражаться, чтобы умереть, и хорошо знаю, что останусь в живых. Ведь я – лаконец[392], и мне известно письмо [написанное геронтами] Леониду: «Бейтесь как мертвецы, и вы не умрете»[393].