Полнолуние

Вода в канаве была дождевая, чистая, пахла свежим холщовым полотенцем. Платунов нашел лужу поглубже, вымыл руки, перебежал канаву и тут поблизости нашел болотный бочажок, пополоскал рот, умылся, смочил и долго тер голову носовым платком.

— Что это вы так? — услышал он над собой голос Старшой. — Нездоровы? И в такое лихопутье…

Наталья Ускова — так звали Старшую — погасила фонарик и подумала о том, какой странный он, этот пассажир. Схватился в такую даль, а вырядился как на свадьбу. Остроносые ботиночки, белая рубаха с галстуком, шляпа мохнатая, с узенькими полями. На втором десятке километров его уже укачало. И какие-то молитвы читает, святых вспоминает…

Но голос его… Где она его слышала? Или это ей почудилось?

— Я уже ничего, — бодрясь, сказал Платунов. — Недаром, чтобы родиться заново, люди придумали умывание.

И опять она уловила в его голосе знакомые интонации.

— Посветить? — спросила она, видя, что он направился к канаве.

— Пожалуйста, — сказал он. — Большое спасибо.

И подумал, что Старшая, должно быть, культурная женщина, понимает толк в людях.

Он шел, и впереди его бежало мертвенно-белое пятно света, он наступал на него, но оно ускользало и снова удалялось, колеблясь и прыгая, как бы тянуло его за собой.

— Почему вы не в кабине? — спросил он, втайне надеясь услышать, что место там оставлено для него, что его просто не разбудили, когда тронулись.

— Но там дедушка Антон…

— Это тот, который любит считать деньги?

— Он самый.

— Что же он, всегда так деньги считает?

— Должность, — сказала она кратко. — Да и не доверяет он себе после одного странного случая.

— Какого же? — Он наступил на светлый кружок на самом краю канавы. Внизу тускло сверкнула вода.

— Не сорвитесь, — сказала Ускова, и ему опять была приятна эта ее предупредительность. — Какой, спрашиваете, случай попортил старика? Однажды в нашу контору залезли воры. Деревянная постройка, разве какие запоры помогут? Касса хранилась у нас в дубовом окованном сундуке. Приходим утром: в крышке высверлено окно, хоть голову в него суй. Кругом опилки, стружки. А пачки денег аккуратненько так лежат нетронутые. Составили, конечно, акт. Стали пересчитывать — все до последнего рваного рубля на месте. Дедушка Антон считал весь день, сам себе и никому не верил. Вот с тех пор… Ну, вы садитесь поближе к кабине. Хотите овчины подложу, будет мягче?

— Нет, нет! — замахал в темноте руками Платунов и вновь ощутил щекотные судороги во рту.

Они сели. На дверях короба щелкнул замок. Малый засвистал мотив из какого-то нового кинофильма. Мотивы в кинофильмах ныне были все на одну колодку, и Платунов так и не вспомнил, из какого именно был этот.

Машина тронулась. Странно, что у Платунова не было желания о чем-то расспросить Ускову. И Ускова ни о чем не спрашивала его. Она не обижалась на его равнодушие, а он обижался и думал с раздражением: «Хотя б узнала, что я за человек, куда и зачем еду… Похороны… Ностальгия… Чушь собачья! А что? Может, и ностальгия. Черт понес же ни с того ни с сего в Нырок, который кажется сейчас просто неправдоподобным. Поехал, как Сомс Форсайт в свою бедную деревню где-то на пустынном морском берегу. Но Сомс-то поехал перед смертью… — Платунов зло сплюнул и выругался в темноту: — Всякая дребедень в голову лезет!..»

4

Наталья Ускова напряженно ждала, не прозвучит ли еще раз его голос. Но попутчик молчал. И она подумала, что нет, не могла она сделать промашку: это Василий Платунов. «Тот самый Василий, который…» Дальше Наталья не хотела вспоминать. Нет, не просто не хотела, может быть, она и хотела бы все вспомнить, но мысль упорно спотыкалась на слове «который» и дальше не шла. Должно быть, потому не шла, что она не знала, какие слова поставить после «который». А слова можно было поставить всякие. Например: «который любил меня, очень сильно любил. Но это было давно…» Или можно было поставить такие слова: «который обманул меня…» Но в жизни ее немало обманывали, стоит ли помнить? Или такие: «Насмеялся над моими надеждами». Какими? Обещал жениться и не женился? Но ведь она вышла замуж за другого и была счастлива, хотя жизнь потом и сложилась нелегко. И в том не виноват ни Платунов, ни она сама.

Она ничего не знала, как жил Платунов эти тридцать лет, долгие, как век. Да неужто тридцать?

Да, давно и недавно все это было. Смотря что вспоминать… Хорошее, кажется, было так давно, что даже не верится, что оно было, до того хлипкие воспоминания о нем. А плохое… не хочется вспоминать…

Наталья долго глядела в тот угол, где тихо, будто неживой, сидел Платунов. Ей хотелось увидеть его лицо, может быть, по едва уловимым приметам понять, что он узнал ее. Но мог же он хотя бы засомневаться голосу. Неужто так изменился, огрубел ее голос? Обидно, что незнакомые иной раз признавали его за мужской.

Ах, как только не поизгиляется над человеком жизнь!..

В том углу ничего нельзя было разглядеть, напрасно она напрягала глаза. Посветить фонариком? Грубо. Да и разве при неожиданном свете что-то может остаться на лице человека, кроме испуга?