Полнолуние

В тот день заседал ученый совет. Он вел его сам и был мрачен и подавлен, казался больным, с великим трудом сосредоточивал внимание на высказываниях сотрудников. Он знал каждого из них. В большинстве это были талантливые люди, ему всю жизнь везло на талантливых людей. Обычно было интересно слушать их. У каждого из них короба самых неожиданных идей. Он радовался их росту, а порой немножко завидовал: они были молоды, умны, образованны. Но сегодня он с трудом слушал их. Ему казалось, что каждый из них постепенно, с его помощью превращается в сверхчеловека, которому нет дела до земных, обычных человеческих переживаний. Они мыслили лишь вечными категориями. И это все больше начинало раздражать его сейчас. Его глаза то и дело застилал красный туман. Может, это видение вчерашнего красного автобуса, так напугавшего его? А может, это тот красный дом, вернее, всего-навсего один его угол, видимый с улицы, тот дом, который и принес несчастье? Он пытался отогнать воспоминание о том доме, ввести в заблуждение частичку своего мозга, которая так упрямо помнила о нем, убедить, что не было никакого дома. Ему порой удавалось добиться результата, но это только на время. Память нельзя обмануть.

Однажды они ехали в троллейбусе по Новослободской. Инка была заметно взволнована. Он видел, как рука, державшая сумочку, была напряжена и вздрагивала.

— Я здесь выйду, — сказала она. — Заказала шляпку. В том доме, видишь, красный угол во дворе, живет замечательная шляпница.

И облизала пересохшие губы.

Он еще ничего не понимал. И не знал.

…Чуть ли не весь день она была на работе. Уже к концу она позвонила ему и сказала:

— Мне на полчаса нужна твоя машина. Не обижайся, что прошу…

У нее был дрожащий голос, слабый и чужой.

— Что с тобой? — заволновался он.

— Пустяки. Вдруг поднялась температура… Боюсь, что в автобусе сейчас толкучка страшная, а такси не скоро найдешь.

— Тебя проводить?

— Нет, что ты! — испугалась она.

Он уже не слышал, что говорили его сотрудники. Он был во власти воспоминаний и переживаний, под страхом ожидания неизбежного.

«У нее перетонит. Мы делаем все», — вспомнил он слова врача, женщины с топорным лицом, но все понимающим сердцем.

Он хотел добиться у Инки ответа, почему она решилась на это. Ребенка он помог бы ей вырастить и воспитать. Он мог бы просто взять его. Разве жена не поняла бы? А если бы не поняла, он все равно взял бы его. Наконец, если уж Инка не хотела ребенка, она могла бы лечь в больницу. По закону, кому какое дело? Не легла в больницу.

— Я сама, сама виновата. Ты не мучай себя.

— Скажи, кто та сволочь?

— Он не сволочь… Он хороший старикан. Он не виноват.

— Я отдам его под суд!

— Нет, ты дашь мне слово, что ничего не сделаешь. Ты не видел того дома и ничего не знаешь. Дай слово!

— Я такого слова не дам.

— Дай, прошу! Не мучай меня! Твое обещание сильнее всякого лекарства. А то… а то ты убьешь меня.

Он помолчал, все еще не уступая.

— Почему ты не захотела все сделать по закону?

— По закону… Разве я по законам жила. Да и как я могла тебя подвести? Надеялась, ты не узнаешь, никто не узнает… А что вышло?

Он долго сидел молча.

— Будь по-твоему, — наконец согласился он и дал ей слово, которое она от него требовала.

Но память не заставишь замолчать никакими словами. Ничем не заставишь замолчать.

Ученый совет был очень важный. Институт только что закончил разработку сложнейшего современного автоматического комплекса, это было настоящей победой его людей и его самого, конечно. Ему бы радоваться за людей и за себя, но он даже не все слышал из того, что говорили его коллеги.

Красный автобус и угол красного дома… Перед глазами красная пелена и обрывки разных воспоминаний в возбужденном мозгу.

Потом он с болезненной четкостью увидел, как к столу шла его секретарша. Она склонилась к его уху и сказала, что его просили зачем-то приехать в четвертую больницу. Он твердо встал и, твердо ступая, вышел, на ходу бросив, что заседание откладывается.

Коллеги проводили его удивленными взглядами и, расходясь, посудачили, что, пожалуй, сильно сдал их руководитель. Одна спина что стоит: усталая, неуверенная.

Койка, на которой еще вчера лежала Инка, была пуста. Санитарка только что собрала простыни и бросила их на пол. Из подушки, с которой она снимала наволочку, летел по палате пух.

— Где она? — спросил он.

Санитарка странно поглядела на него, ничего не сказав.

Он шел по коридору. Ноги его запинались. Ему казалось, что он шел по воде. Он увидел грубое лицо врача и чему-то обрадовался. Может, тому обрадовался, что не прочитал на ее лице никакой тревоги.

Врач сказала:

— Она никого не назвала из родственников, кроме вас.

— У нее есть мать…

— Она о ней ничего не говорила. Она казалась мне какой-то одинокой, отверженной. Значит, вы возьмете тело?

«Я возьму тело?» — не понял он, но машинально кивнул в знак согласия.

— Хорошо, — сказал врач. — Не знаете, кто ее искалечил? Она так ничего и не сказала. Ни мне, ни следователям.

— Я не знаю.