Полнолуние

Болезнь Магдалины была полностью его виной. Эдгар еще не знал законов генетики, но чувствовал, что, если бы у него была дочь не от сестры, она была бы здорова. Их близкородственная кровь, встретившись в этой девочке, вызвала редчайший случай и без того редкой болезни – женскую гемофилию. У Эдгара была средняя степень тяжести этого недуга, и в зрелом возрасте он как-то свыкся с ним, берегся и не так уж сильно страдал от кровотечений. У дочери болезнь проявилась тяжелее, она подтачивала ее здоровье. Магдалина была слабенькая, чистая, как первый снег, такая же воздушная и недолговечная, тающая в руках. Эдгар часами сидел у ее кроватки, держа за маленькую ручку, вливая в девочку свою жизненную силу. Иногда ему приходилось находить по две жертвы в месяц, чтобы этой силы хватило. Они жили одной жизнью на двоих.

На Эдгара снизошло озарение: он понял, для чего стал вампиром. Обладая властью останавливать кровотечения, он мог поддерживать жизнь Магдалины. Его предназначение было в том, чтобы дочь жила, а не истекла кровью еще в раннем детстве. Эта девочка, существо вдвойне беззащитное, не была нужна никому в целом мире, кроме него.

Когда граф Романеску узнал о неизлечимой болезни дочери, он не выказал никаких чувств, кроме досады, что Эвелина-Офелия не смогла родить хотя бы здоровую девочку. Осознание бремени отныне заботиться о больном ребенке действовало графу на нервы, и он втайне надеялся, что Эвелина вскоре заберет дочь к себе на небеса. Когда же он услышал от доктора, что с девочкой сейчас пан Вышинский, графу стало стыдно перед шурином. Отягченный долгом, граф Милош зашел проведать Магдалину и справиться о ее состоянии.

Эдгар сидел у изголовья, и его взгляд с болью и нежностью не отрывался от спящей девочки. Она лежала в кроватке спокойная и розовенькая. Было не похоже, что она страдает от болезни, которая покончила с ее младенчеством. Эдгар же выглядел бледным и измученным, как если бы не спал всю ночь, просидев у ее ложа. Он, казалось, молился, но такого быть не могло. Эдгар не доверял Богу после своей страшной смерти и не видел смысла возносить бесполезные молитвы, помогающие меньше, чем он сам был во власти сотворить.

При появлении графа Романеску Эдгар поднялся, уступил ему место подле дочери и произнес со сдержанным страданием и едва заметной слабостью:

– Ей уже лучше.

Он вздохнул, и его светлый взор словно впился в Магду еще сильнее, и тогда граф, тоже глядя на ее милое личико, не вызывающее у него никаких чувств, впервые понял, что пан Эдгар переживает несравнимо больше его.

– Это в ваш род. Никто из моих предков не болел этой ужасной болезнью, – сказал он шурину, желая уязвить.

– Пусть так. Но она будет жить, мне на радость, – не остался в долгу Эдгар, презрительно взглянул в сторону графа и разгладил одеяло спящей Магдалины.

Граф Романеску не смог ничего ответить и не хотел больше оставаться в комнате. Он лишь покачал головой и ушел, в тот момент словно отказавшись от Магды и беспрекословно передав ее на попечение Эдгара. А тот без благодарности и по праву принял ее в свои любящие руки.

Глава 24

Иногда Эдгар удивлялся, как странно и смешно распорядилась судьба, ведь ему приходится существовать под одной крышей с мужем своей сестры-любовницы, о чем он раньше не помыслил бы даже в кошмарном сне. Но он нуждался в дочери, а иного способа находиться рядом так и не изыскал. Эдгар не мог забрать девочку и дать ей дом, которого у него больше не было по простой причине – он стал вампиром. И надеялся, что дочь никогда не узнает о его истинной ипостаси, о ночной стороне его жизни, что была сокрыта во мраке и никому не известна. Эдгару казалось, что он властен разделить свою жизнь пополам, на светлое и темное: с одной стороны, в его сердце жила безраздельная любовь к дочери, а с другой – где-то в потаенных лабиринтах сознания металось нечто иное, связанное с кровавым инстинктом и смертью. Никто не ведал, куда он пропадал страшными лунными ночами, чтобы утром появиться вновь полным сил. Никто не видел, как он втайне пережидал рассвет во сне мертвеца, чтобы затем очнуться и успеть запечатлеть первую улыбку проснувшейся дочурки.

Присутствие Эдгара Вышинского, который бесцеремонно злоупотребил законом гостеприимства и остался жить в замке без приглашения, раздражало графа Милоша. Он нередко наблюдал трогательные сцены, вроде той, когда Эдгар вел за руку Магду и внимательно вслушивался в ее лепет, нарочно замедляя шаги, чтобы она поспевала за ним маленькими ножками. При этом лицо Эдгара чудесно преображалось, озаряясь улыбкой счастливого человека, и никуда нельзя было деться от этого счастья, которое жило рядом и оскорбляло постоянный траур графа Милоша.