Полнолуние для магистра

Но, может, он и неправ в своих опасениях, и причина хозяйской хандры объясняется гораздо проще? По дороге домой — нежелательная встреча лорда с политическим противником. Какой-нибудь гадкий пасквиль в газете, перехваченной у мальчишки на улице. Провал проекта по проведению второй линии общественного транспорта. Ведь и это не исключено.

Он сдержанно поклонился двери, будто из-за неё незримо наблюдал за ним хозяин, и с достоинством удалился. За угол. В малую хозяйскую гостиную, смежную с запертым кабинетом. Бесшумно, придерживая пальцами, задвинул секретную защёлку, спрятанную в завитках резьбы, украшавшей дверь. Повторил ритуал с подслушиванием у здешней двери в кабинет.

Наконец, отбросив сомнения, крадучись подобрался к стенной панели, за которой прятался искусно замаскированный шкафчик для вин. Иногда джентльмены, обирающиеся в малой гостиной, позволяли себе бокал-другой бренди, рюмочку шерри, старого хереса либо ликёра, не отягощая себя при том вызовом прислуги. К тому же, разговоры здесь велись порой не предназначенные для чужих ушей, а граф желал, чтобы гости чувствовали себя свободно, особенно если разговор принимал яркую политическую окраску. Обязанностью дворецкого было обеспечивать в такие вечера полную приватность; а уж следить, чтобы винный шкафчик не пустовал, после, в свободное от визитов гостей время. Поэтому сейчас он спокойно нажал на одну из розеток на дубовой панели, дождался, когда та отъедет в сторону, и вытащил из коллекции разнообразных бутылей одну, со старым добрым скотчем[1]. Проглядел на свет уровень, как бы колеблясь: пора заменить бутылку или нет?

Осторожно вытащил пробку.

Не для того, чтобы кощунственно и простецки припасть к горлышку, как могло бы показаться стороннему наблюдателю. А просто поднёс пробку к уху.

Потому что в кусочке пористого дерева была припрятана горошина подслушивающего амулета. Абсолютно, впрочем, безвредного для лордов-политиков, разбалтывающих в этой комнате государственные тайны, ибо была настроена хитроумным дворецким на комнату другую, соседнюю. И разговоры, звучавшие в хозяйском кабинете, ушлая горошина не передавала каким-то шпионам и врагам Короны, а лишь усиливала звук по желанию того, кто её установил.

Лишь безопасности хозяина ради. А то ведь… бывали случаи, что, надолго запершись в кабинете или спальне, да ещё в мрачном расположении духа, благополучные и процветающие с виду джентльмены пускали себе пулю в лоб. Подобных неожиданностей Барри не желал, от лорда Оливера видел только добро, а потому — периодически следил, чтобы пробка с заветной горошиной исправно кочевала из очередной опустевшей бутылки в новую, непочатую. Для своего же спокойствия.

Вот оно и пригодилось.

* * *

Редко случалось, чтобы старый дворецкий жалел о каком-то своём поступке. Но сейчас, когда сердце его трепетало от внезапной жалости к хозяину, он готов был малодушно избавиться от злосчастной пробки и ретироваться подальше, лишь бы не слышать полного горечи знакомого голоса.

— Она отшатнулась от меня. Не явно, нет, но в её глазах я прочёл узнавание и страх, да, страх… И отторжение. Не может же быть, чтобы на её месте оказалась какая-то безродная девка из другого мира, не может! Или и в самом деле — может? Да, я видел своими глазами: от ауры Ангелики почти ничего не осталось. Она у неё была, как у ребёнка, прозрачное золотистое облачко ангельской чистоты и невинности; а сейчас цельная, словно литая, душа взрослой женщины, зрелой, я бы сказал… Другой. Другой личности. Но ведь она меня узнала, а? Я готов поклясться, узнала! Но не захотела даже приблизиться. «Мы не были представлены…» Моя Ангелика никогда не говорила так холодно. Но голосок у неё всё тот же… Что за чудовище в ней теперь?

Такое неподдельное отчаянье было в последних словах, что дворецкий едва не сбежал со своего поста. Однако собрался с силами и вновь обратился в слух. Он даже представил графа Оливера, как если бы тот стоял сейчас перед большим ростовым зеркалом в углу кабинета…

Немногочисленные избранные, допущенные в святая святых хозяина, не удивлялись его причуде и даже не думали шутить насчёт несвойственного мужской природе кокетства, с уважением относясь к пристрастию графа поддерживать свой безупречный образ. Мало кто знал, что в детстве и юности лорд Оливер слегка заикался, а оттого, даже избавившись от своего недостатка, затруднялся выступать с речами при большом скоплении людей. Знаменитый трагик Эдмунд Ким, при своей неприязни к высшему обществу, из всех лордов, по его словам, «признающий только лорда Байрона», по необъяснимой причине согласился дать графу Честерскому несколько уроков декламации и актёрского мастерства, а заодно посоветовал пользоваться зеркалом, как самым строгим и беспристрастным критиком. С той поры оно неизменно занимало специально отведённое для него место, а с тяжёлой резной рамы сам дворецкий благоговейно смахивал пыль особым опахальцем.