Полнолуние (рассказы)

— Расхвастался. Вылазь поживее. Не понимаешь, что я уж не чувствую своих ног?

— Выйди да покопай, в момент согреются.

— Ты меня не тыкай и не указывай, что делать.

— Вы наперед начали меня тыкать, — сказал Малый сдержанно-недружелюбно. — А с указками тоже наперед полезли.

Послышались хлюпающие шаги. Голос Старшой спросил:

— Ну, что видно? Глубока промоина?

— Легли на грунт. Диффер вцепился в землю — не вырвешь. Что ты в темноте шастаешь?

— Фонарик обронила.

— Жалко, — сказал Малый.

Платунов скрипнул зубами: хотелось выругаться, чтобы отвести душу. Он ненавидел расхлябанного Малого, который посадил машину в промоину и ему хоть бы что, и Старшую, которая примиренчески ко всему этому относится, и Апостола, который посиживает себе в тепле кабины. С такими попробуй подними деревню! Они и последнее, что есть, пустят по ветру.

Наталья подошла к машине. В черном мертвом квадрате открытой двери она увидела не по-живому белеющее лицо Платунова, будто высеченное в плотной темноте, и тут окончательно узнала его. Она узнала его не по горбатому носу, не по плотно сжатым тонким губам, не по характерному шишковатому лбу с висками, будто вжатыми в голову, — такие лица можно, наверно, встретить, — а по выражению его. Ей трудно было определить, что это за выражение, да и одним словом не определишь. Это было сложное отражение души человека, скрытного, без большого ума, но с трудно понимаемой претензией на превосходство над другими. Это угадывалось еще тогда, давно, но сейчас было определенно и ясно.

«Да, он всегда хотел быть выше всех, — подумала она. — Всегда. Когда родился, и то кричал, должно быть, не как все. Не гляди, что деревенский».

Она бросила возле машины хворост, который наломала в березняке, спросила Малого:

— Надо еще?

— Тут и воза не хватит, — ответил тот сердитым голосом.

— Ты что на меня рычишь?

— Да не на тебя я, Наталья, с чего взяла.

Наталья поняла: опять схлестнулся с Платуновым.

Подошел дедушка Антон. Пыхтя и чертыхаясь, бросил возле машины нарубленные березовые колья. Пожаловался:

— Чуть руку себе не оттяпал.

— Ты смотри у меня, — сказала с непонятной строгостью Старшая. — Отрубишь еще пальцы.

Платунов представил негармоничную руку-клешню без пальцев и подумал: «Конечно, кто же будет купюры считать?..»

Он шагнул в глубину короба, сел на скамейку у кабины, вжался в свой угол. Так сидеть, вжавшись, было все-таки теплее. Чья-то голова показалась в дверях. Голос Апостола произнес ласково-предупреждающе:

— Погреться не хотите? Костерок разложу…

— Не нужен мне костерок… Что вы тут, ночевать собираетесь?

— А может, и заночуем, как придется.

Платунов, зло скрипнув зубами, промолчал.

— Да оставь ты его, — сказал Малый. — Не видишь — барин. — В его голосе слышалась нетерпимость.

Апостол Антон отошел от двери.

— Поищи-ка топор, — сказал он Малому, — куда-то забросил. — И добавил с заинтересованностью: — Ветер поднялся. Должно быть, разгонит непутевость. Глядишь, и разведрится.

— Держи карман шире! — буркнул Малый. Он все еще злился.

Старик перепрыгнул канаву, стал искать подходящие для дела березки. Они тут плотно обступали проселок.

— Наталья, — позвал он, — пойдем вместе. Ты где?

— Да тут я, — невесело отозвалась Старшая из темноты.

— Занедужила никак?

— Ничего, дедушка, все в порядке.

Наталья стояла у старой трухлявой березы со сломанной ветром вершиной, уткнувшись лбом в холодную бересту, шероховатую от старости. От березы пахло мокрой, прелой древесной трухой. В еще не отвалившихся корявых сучьях, наполовину уже мертвых, свистел ветер, запоздалым листом трепетала высохшая и отколовшаяся береста.

Она уже не вспоминала ни о чем. Она как-то сразу отупела, когда окончательно убедилась, что это он, Василий Платунов. Она не могла себе представить, как утром приедут в Заборье и он узнает ее.

— Пойдем, — сказала она дедушке Антону. — Ты где?

Она протянула руки в темноту.

Старик рубил, она относила ветки к машине, все плененная сковывающим отупением. Потом они толкали машину. Вся дрожа от напряжения и нетерпения, машина бессильно рвалась вперед, но с места не двигалась. Малый глушил мотор, осматривал измочаленные, вжатые в грязь березовые прутья, снова просил идти за ветками, а сам лазал под задним мостом, выщупывая, где бы еще подкопать.

Так они возились порядочно. И тут Малый, все еще крепившийся, окончательно вышел из себя. Он с силой отбросил дверь короба, и она с грохотом ударилась о стенку.

— Эй вы, как вас там, господин-товарищ, помогли бы все ж таки! Баба и старик пупки пообрывали…

Платунов ждал этого. Он уже решил про себя, как отбреет того, кто полезет с этим предложением. Старшой он ответил бы вежливо, Апостолу — хитро, остроумно, а Малому по-свойски, как мужчина мужчине. Но тут, дрожа от холода и злости, Платунов перепутал все, и ответ получился один для всех. Он сказал почти спокойно, если не считать, что губы его дрожали, а голос срывался:

— Вы… вы взяли меня, значит, приняли на себя ответственность. Я вам не баранья туша, чтобы делать из меня все, что захочется. Я вам плачу деньги. За это вы меня везете. Что еще надо от меня?