Полный газ

Когда Бекки подняла голову, над ней то ли всходило, то ли заходило солнце. Болел живот, будто она выздоравливала после недельной желудочной лихорадки. Тыльной стороной ладони она смахнула пот с лица, поднялась на ноги и вышла из травы прямо к машине. С облегчением увидела, что ключи по-прежнему торчат в зажигании. Бекки вырулила со стоянки и неторопливо поехала по дороге.

Поначалу она не знала, куда едет. Боль в животе накатывала волнами, мешая думать. Иногда тупая, ноющая, словно от натруженных мышц, временами она без предупреждения обострялась, копьем пронзала брюшную полость, обжигала низ живота. Лицо пылало; Бекки открыла в машине окна, не помогло.

Сгущались сумерки, и умирающий день вокруг пахнул свежеподстриженными лужайками, и барбекю на заднем дворе, и бейсболом в лучах фонарей, и девушками, что собираются на свидания. Бекки ехала по улочкам Дарема в тусклом свете заката, пока солнце огромным сгустком крови катилось за горизонт. Мимо Стратем-парка, где бегала, когда выступала за школьную легкоатлетическую команду. Объехала бейсбольное поле. Здесь шла игра: кричали мальчишки, звякала алюминиевая бита, и бежала к первой базе темная фигура с опущенной головой.

Бекки вела рассеянно, едва ли сознавая, что напевает себе под нос один из своих лимериков. В задумчивости она полупела, полушептала самый старый лимерик, который разыскала, собирая материалы для курсовой, – сложенный гораздо раньше, нежели эти пятистрочные стишки превратились в абсурдные и порой неприличные «частушки»… хотя, пожалуй, абсурдности и черного юмора хватало и здесь.

– «Девочка пряталась в высокой траве, – бормотала про себя Бекки, – и нападала на парней, проходящих мимо. Как львы пожирают газелей, так мужчины гибли один за другим, и каждый следующий был вкуснее предыдущего».

«Девочка… – рассеянно думала она. – Моя девочка…»

И вдруг Бекки сообразила, что делает. Ищет девочку, с которой сидела по просьбе ее родителей, и – блин, офигеть, девчонка взяла и куда-то смылась, и теперь ее надо найти, пока не вернулись родители, а уже темнеет, и Бекки даже не может вспомнить, как маленькую засранку зовут!

Она пыталась припомнить, как это произошло. В первую секунду память откликнулась только пустотой. Затем все вспомнилось. Девочка хотела покачаться на качелях на заднем дворе, и Бекки сказала: «Да, конечно, иди», – почти не обратив на нее внимания. Дело в том, что в это время она переписывалась в мессенджере с Тревисом Маккином. Они ругались. Бекки и не слышала, как хлопнула задняя дверь.

«И что, по-твоему, я должен сказать маме? – писал Тревис. – Я даже не знаю, хочу ли остаться в колледже, не говоря уж о том, хочу ли семью и детей! И потом, если мы поженимся, мне точно не придется сказать «да» и твоему брату? Он же от тебя не отлипает, вечно рядом, валяется у тебя на кровати со своими журналами – даже странно, что в ту ночь, когда ты забеременела, его с нами не было! Хочешь замуж – может, за него и выйдешь?»

Тут Бекки издала вопль негодования – точнее, придушенный горловой стон – и швырнула телефон в стену. На беленой стене остался след. Ладно, будем надеяться, родители вернутся домой выпивши и ничего не заметят. (Кстати, а кто они, эти родители? Чей это дом?) Стараясь успокоиться, Бекки подошла к широкому окну, выходящему на задний двор, откинула волосы с лица, выглянула – и увидела, что задние ворота открыты на улицу и пустые качели, позвякивая цепями, слегка покачиваются под ласковым весенним ветерком.

Она выбежала на улицу, в пахнущий жасмином вечер, и начала звать. Звала во дворе. На улице. Звала, пока от крика не заболел живот. Стояла посреди пустой улицы и кричала, приложив руки ко рту: «Эй! Малышка! Эй!» Прошла квартал, забрела в траву и, кажется, долгие дни блуждала там, среди высоких стеблей, в поисках своей потерянной малышки. Потом наконец вышла – и там ее ждала машина, и Бекки села и поехала куда глаза глядят. И едет сама не зная куда, осматривая тротуары, чувствуя, как растет в ней отчаянный, звериный страх. Она потеряла свою девочку. Ее девочка, ее малышка, за которую Бекки отвечает, куда-то пропала – и бог знает, что могло с ней произойти, что может происходить прямо сейчас! От непонимания и страха все сжимается внутри. И болит живот. Так болит!

В темноте над дорогой пролетела стая мелких птичек.

В горле пересохло. Черт, как же невыносимо хочется пить!

Боль пронзала ее, как пронзает любовник – туда-сюда, туда-сюда.