Полный карман песка

Она кивает и затем поворачивается, готовая бежать.

― Эмми! ― кричу я. И облегченно вздыхаю, когда она снова появляется в дверном проеме. Мои щеки пылают. ― Дай мне два полотенца, ― прошу я.

Она хватает одно с раковины, где я его оставила, другое достает из шкафчика внизу, и протягивает оба мне. Вода обильно вытекает из-под моих пальцев, когда я ослабляю хватку, чтобы обмотать одно полотенце вокруг тела, при этом протащив половину его по воде, а другое запихать в трубу, чтобы остановить поток горячей воды.

― Хорошо. Иди, иди, иди!

Она бежит прочь, а я молюсь о том, чтобы это оказалось верным решением. Сейчас ужасное время года для поиска альтернативного жилья. И если кто-то и сможет все это починить, держу пари, что это Коул.

Я снова выдергиваю пробку и слушаю, как булькает, спускаясь, вода в ванной, а мой желудок сжимается от тревожного ожидания.

Глава 10

Коул

Часть меня рада, что Иден больше не появляется в окне. Довольно тяжело просто выбросить ее из своих мыслей, но когда я могу ее видеть… когда она спокойно стоит в своей кухне и смотрит на меня…

Я закрываю глаза и стискиваю зубы от ненужного ощущения, что прорывается во мне. Не хочу к ней что-либо чувствовать. Не хочу думать о ней или представлять, что чувствую ее мягкие губы своими. Не хочу лежать ночью без сна и думать о том, что она делает, что надевает, когда ложится в кровать, или на что похожа, когда спит. Не хочу ничего подобного.

Но это не имеет значения. Я увяз в любом случае. Неважно, как сильно я с этим борюсь, она — это все, о чем я могу думать. Включая и день на пляже.

Я почти не слышу стук в дверь. Слишком погружен в раздумья, а звук очень мягкий. На секунду перестаю стучать молотком, чтобы послушать; возможно, я мог ошибиться, приняв посторонний шум за стук. Но затем я слышу его снова, нерешительный, но настойчивый.

Я кладу молоток и иду к двери, приоткрываю ее, чтобы выглянуть наружу. На крыльце стоит дочь Иден, Эмми. Ее глаза размером с чайные блюдца, палец уютно засунут в рот, и она покачивает одной ногой, полностью скрытой чем-то, подозрительно похожим на ботинок ее матери.

Во мне вспыхивает жгучая паника. Я рывком распахиваю дверь и опускаюсь перед ней на одно колено.

― Эмми, что это? Твоя мама ранена?

Она медленно трясет головой, подозрительно глядя на меня, словно я могу попытаться схватить ее и убежать. Облегчение омывает меня, и на секунду я опускаю голову. Я не могу проявлять беспокойство. Не могу выказывать больше, чем простую вежливость, что проявляют люди, когда тревожатся о том, что случилось с кем-то, кого они едва знают. Но на самом деле все иначе. Это облегчение… паника, что я почувствовал вначале… все это намного больше, чем простая вежливость. Чертовски больше.

И я понятия не имею, почему.

Снова коротко, неясно мелькает мысль: «Что, черт возьми, она со мной делает?»

Эмми поднимает руку и указывает назад, на свой дом. Ее сообщение ясно.

Я мог бы ответить, но слова застревают у меня в горле, когда она, удивляя меня, тянется к моей руке и обвивает свои маленькие пальчики вокруг моих. Что-то перехватывает у меня в груди. На несколько секунд мир становится тревожно-эмоциональным. Проходит какое-то время прежде, чем я могу говорить.

С волнением она тащит меня за собой.

― Тебе нужно, чтобы я пошел с тобой? — наконец выдавливаю я.

Она кивает.

Я протягиваю руку назад, чтобы толчком закрыть дверь; теперь я могу следовать за ней. Она держит мою руку, ее пальчики сжимаются сильнее по мере того, как она спускается по ступенькам в своей слишком большой обуви. Ботинки гремят по доскам, и я медленно иду рядом с ней, осторожно поддерживая, чтобы она не упала. Это горько-знакомое ощущение, из тех, которыми хочется насладиться и одновременно убежать прочь.

Только я не могу. Эта маленькая девочка нуждается во мне. Ее мать нуждается во мне.

Пока мы пересекаем улицу, мое внимание раздваивается. Часть меня размышляет над тем, что я могу найти в коттедже впереди, а другая напоминает, почему я не хотел снова чувствовать. Если я почувствую хоть что-нибудь, то обречен чувствовать все. Хорошее и плохое. Мирное и болезненное.

На своем собственном крыльце Эмми освобождает мою руку, скидывает обувь и

скачет вверх по ступенькам. Она оставляет дверь открытой и несется через дом, бросив взгляд назад, чтобы убедиться, что я последую за ней.

Я ставлю ботинки ее матери, которые подобрал на нижней ступеньке, рядом с дверью, и направляюсь внутрь. Эмми бежит к ванной и встает рядом с дверью, заглядывая внутрь; она все еще сосет свой большой палец.

― Привет? — зову я, чтобы объявить о своем присутствии.

― Я здесь! — доносится обреченный ответ.

Я направляюсь к ванной комнате, не зная, чего ожидать. При виде открывшейся картины у меня чуть не подгибаются ноги. Пресвятая Матерь Божья! Это Иден. В ванной. На коленях. Совершенно мокрая. Прикрытая лишь промокшим насквозь полотенцем, которое самым аппетитным образом обрисовывает каждый ее изгиб.