Полный карман песка

― Эмми, это мамочка, ― шепчу я, поглаживая тыльной стороной пальцев ее холодную щеку. ― Ты сильная, малыш. Такая сильная. Ты должна бороться, чтобы остаться со мной. Слушай мой голос. Чувствуй, как я касаюсь тебя. Знай, как сильно тебя любят. Больше, чем любую маленькую девочку в целом мире. Нам слишком многое еще нужно сделать, милая. Построить замки из песка, прочитать истории, посмотреть мультфильмы. И скоро наступит Рождество. У меня для тебя так много всего. «Я хочу посмотреть, как ты откроешь все свои подарки», ― говорю я ей, думая о том, что куплю ей даже луну, если она просто ко мне вернется. ― Дыши, малыш. Дыши и выздоравливай, чтобы тебе было тепло и уютно, а потом возвращайся ко мне. Хорошо? Да, Эмми?

Слезы капают с моих ресниц на ее влажные волосы. Я бы отдала ей свою кровь, если бы это помогло, свою жизнь, если бы она могла ей воспользоваться. Если бы она только проснулась и попросила меня об этом, я бы отдала ей все, чего желает ее сердце. Все. Все для моей маленькой девочки.

⌘⌘⌘⌘

Они позволяют мне остаться в углу палаты экстренной помощи, пока занимаются моей дочерью. Я заново оживаю, когда слышу нечто вроде «синусовый ритм», «чистые легкие» и «внутренняя температура поднимается». Они перебрасываются тысячей терминов, которых я не понимаю, нависая над неподвижным телом моей дочери. И все, что я могу, это смотреть. И слушать. И молиться.

Когда ее объявляют стабильной, доктор подходит, чтобы поговорить со мной. Я перевожу внимание на него. Хотя это и напоминает просмотр телешоу. Получается думать лишь половиной мозга и слышать так, словно я стою в другом конце туннеля.

Я мучительно пытаюсь уловить то, что он говорит, понимая лишь обрывки фраз.

Почти утонула.

Переохлаждение.

Непохоже, что она была в воде очень долго.

Сначала замедлилось поступление крови к конечностям.

Изменение сердечного ритма.

Кровоснабжение органов.

Насыщение кислородом.

Подвергалась риску.

Вероятно, ваша реакция спасла ей жизнь.

Теперь дышит сама.

Следующие восемь часов критические.

Усиленный педиатрический уход.

Говорить с ней.

Надеяться, что она скоро придет в сознание.

Подняться с ней наверх.

Я благодарю его.

Я думаю.

Вызовы сделаны. Отчет предоставлен. Все те же ключевые слова.

Медсестра, одетая во все голубое, просит меня пройти с ней. Она и еще одна медсестра везут Эмми к лифту. Я следую за ними.

Ее везут в крыло педиатрии, и мы идем вдоль коридора, окрашенного в спокойные желто-зеленые тона. На стенах медведи танцуют на больших красных мячах. Я заглядываю во все двери, мимо которых мы проходим. Вижу измученных родителей, некоторые плачут, некоторые нет, наблюдая за тем, как спят их тяжело больные дети. Они разного возраста, дети, но в глазах их родителей то же постоянство. Подавленность. Отчаяние. Безумное беспокойство. Оно здесь, в каждой палате, бродит, словно нежеланный гость.

Мы сворачиваем в палату, предназначенную для Эмми. Меня просят сесть на стул в углу, а мою дочь, находящуюся без сознания, перемещают на другую кровать и прикрепляют тянущиеся от нее различные трубки и шнуры к другой станции мониторинга.

Когда суматоха затихает, я остаюсь с одной медсестрой, наверное, лет на десять меня старше. Она обращается ко мне с доброй улыбкой, присев рядом со мной на корточки.

― Могу я называть вас Иден? ― спрашивает она. Я киваю. ― Хорошо, Иден, я Вера. Я буду присматривать сегодня за Эмми. Может, подойдете и расскажете мне о ней?

Так я и делаю. Иду с Верой к кровати Эмми и рассказываю ей все о своей дочери, пока она осматривает ее с головы до пят, слегка приоткрывая небольшие участки тела, что-то проверяя, а потом укрывая их снова. Она задает мне вопросы, такие, что одна мать может задать другой. Вопросы, что вызывают слезы у меня на глазах и панику в сердце. Этого не может быть с моей Эмми. Просто не может быть.

И вот Эмми укрыта и устроена в своей яркой палате; мягкий свет лампы льется из угла, где буду сидеть я. Вера берет меня за руку.

― Она будет в порядке, Иден. Вы просто все время разговаривайте с ней, будьте для нее утешением и силой. Я позабочусь об остальном. Может, вам что-нибудь принести? Что-то поесть или попить? Кофе?

Она должна знать, что я не буду спать. Я киваю.

― Это было бы чудесно. Спасибо.

Приближаясь к двери, она брызгает свою руку какой-то антибактериальной пеной, а затем снова поворачивается ко мне.

― Я могу вам кого-то позвать? Кого-то вы бы хотели здесь видеть? Для себя или для Эмми?

Она спрашивает о ее отце.

Но я думаю о Коуле.

«Коул».

Мое сердце, мое разбитое, ободранное, больное сердце сжимается при упоминании его имени. Оно соскальзывает с моего языка, словно мольба.

― Коул, ― говорю я ей. ― Коул Дэнзер, возможно, скоро будет здесь.

Сколько времени прошло с тех пор, как мы с Эмми покинули дом на «скорой»? С тех пор, как он сказал, что поедет следом?

Очередной приступ паники разрывает мне грудь. Что, если… Я задерживаю дыхание, стараясь успокоить дрожащие внутренности.

«Пожалуйста, Боже, пусть он будет в порядке. Сейчас я больше не вынесу. Ничего больше. Пожалуйста».