Полный курс русской истории: в одной книге

Народ, как всегда, поверил. Лжедмитрий был убит. Дорога к трону лежала перед Шуйским. Василий Иванович был боярским царем, на престол он был избран не всей землей, то есть не Земским собором, а келейно, боярами, и крест целовал он именно им, обещая не предавать смерти и опале. Избрание Шуйского было сплошь сфальсифицированным: имя его на Красной площади выкрикивали малочисленные сторонники, Дмитрия он обвинил в том, что тот собирался по всей Москве перебить бояр, а православных обратить в латинян или лютеран. Что интересно, очень хорошо понимая шаткость своего положения, царь Василий сам ограничил для себя царскую власть. Он клятвенно пообещал «опаляться только за дело, за вину, а для разыскания вины необходимо было установить особое дисциплинарное производство».

Впрочем, клятвы он не исполнил.

Царь Василий Иванович Шуйский (1606–1610 годы)

Правлением Шуйского очень скоро стали все недовольны. Особенное недовольство оно вызывало у средних бояр, московского дворянства, дьяков и приказных дельцов, то есть у людей со средним и ниже чем средний доходом. И в их среде, хотя Шуйский благополучно считал себя царем, родилась мысль о новом самозванце. Стоило назвать имя черта – он и появился. Уже летом 1606 года стали ходить эти слухи, что с Дмитрием ничего не случилсь, что он чудесным образом снова спасся (а что такого: в детстве спасся, теперь – тоже спасся) и скоро придет в Москву. А летом 1608 года этот новый Дмитрий уже стоял в Тушине, под Москвой. Шуйский не знал что и делать: вместе с новым Дмитрием пришло немалое польское войско. Так что, считая, что второй самозванец точно рожден Польшей, он обратился к тогдашнему врагу Польши – Швеции. Швеция прислала отряд Делагарди, за что Василий Иванович заключил со Швецией вечный мир, тут уж возмутилась Польша и осадила Смоленск. А в тушинском лагере тоже были проблемы. Новый царь вдруг взял да и бежал из Тушина в Калугу – плохо одетый, на мужицких санях, то есть переодетый до неузнаваемости. Тушинские поляки во главе с Рожинским выбрали послов для переговоров с королем Сигизмундом. Переговоры шли теперь о другом – об избрании королевича Владислава на московский престол. Посольство было московское, хотя и совсем не боярское, и говорило оно от лица всего Московского царства.

«Общение с поляками, знакомство с их вольнолюбивыми понятиями и нравами расширило политический кругозор этих русских авантюристов, – пишет Ключевский, – и они поставили королю условием избрания его сына в цари не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых, какими этот народ еще не пользовался. Но это же общение, соблазняя москвичей зрелищем чужой свободы, обостряло в них чувство религиозных и национальных опасностей, какие она несла с собою: Салтыков заплакал, когда говорил перед королем о сохранении православия. Это двойственное побуждение сказалось в предосторожностях, какими тушинские послы старались обезопасить свое отечество от призываемой со стороны власти, иноверной и иноплеменной. Ни в одном акте Смутного времени русская политическая мысль не достигает такого напряжения, как в договоре М. Салтыкова и его товарищей с королем Сигизмундом… Он, во-первых, формулирует права и преимущества всего московского народа и его отдельных классов, во-вторых, устанавливает порядок высшего управления. В договоре прежде всего обеспечивается неприкосновенность русской православной веры, а потом определяются права всего народа и отдельных его классов… Все судятся по закону, никто не наказывается без суда. На этом условии договор настаивает с особенной силой, повторительно требуя, чтобы, не сыскав вины и не осудив судом „с бояры всеми“, никого не карать…