Полным ходом. Эстетика и идеология скорости в культуре русского авангарда, 1910–1930

Во многих литературных произведениях Каменского встречаются не только аэропланы, но и лирический герой – авиатор. Так, в 1911 году Каменский написал пьесу «Жизнь авиаторская», четырехактную драму об удовольствиях и опасностях авиации, а в одном из номеров петербургского «Синего журнала» за тот же год опубликовал «Аэроплан и первая любовь», небольшой очерк, написанный от первого лица и основанный на собственном опыте пребывания в воздухе – там, в частности, говорится, что авиаторы предпочитают полет и его опьяняющую скорость романтической любови [Каменский 1911: 13][102]. К 1914 году авиация стала центральным мотивом стихов Каменского, о чем свидетельствует следующий отрывок из стихотворения «Вызов» (его подлинная типографическая манера воспроизводится здесь лишь частично):

КАКеФоНию ДУШи
МоТОрОВ. с и м ф о н и ю
– ф р р р р р р р р р
это Я это Я
ф у т у р и с т – П Е С Н Е Б О Е Ц и
ПИЛОТ-АВИАТОр
В А С И Л И Й К А М Е Н С К И Й
эЛаАсТичНыМ пРопелЛерОм
ВВИНТИЛ ОБл А к А.

[Каменский 1914: 27]

Помимо фиксирования удовольствия от полета, «Вызов» демонстрирует беспрецедентную лингвистическую и поэтическую вольность: Каменский использует нетрадиционный шрифт, заглавные буквы и интервалы между буквами (разрядку), чтобы создать яркий автопортрет поэта-авиатора. Традиционный романтический троп духовного поэтического восхождения был заменен скоростным восхождением футуриста и летчика в облака[103]. В этом стихотворении, впервые напечатанном в 1914 году в «Футуристах: первом журнале русских футуристов», а затем в датированном тем же годом сборнике Каменского «Танго с коровами» (который включал в себя и в высшей степени графичное стихотворение «Полет Васи Каменского на аэроплане в Варшаве»), звуки оживают благодаря возвышенным словам самозваного «песнебойца» Каменского (неологизм, происходящий от «песнопевца» – устаревшего обозначения барда, который декламирует триумфальные стихи). «Эластичный пропеллер» приводит и торжествующие слова поэта, и его самого в движение с помощью типографики– звуковой игры слов и воздухоплавательных образов. Кроме того, как и Маяковский, Каменский воспевает самого себя – «это Я, это Я» (по-видимому, подражание звукам мотора аэроплана) – и свое имя, поскольку авиация очень кстати возвышает поэта над всеми остальными.

Заявив о своей страсти к авиации, Каменский одновременно обратился к еще одной динамичной форме самовыражения – цирку. Для Каменского цирк, яркое проявление «популярной» культуры современного города, не только послужил темой для стихов, но и стал пространством, где он мог соединить свою жизнь и поэтическое «я». Подобно тому как он стремился к знакомству со знаменитыми авиаторами, Каменский тесно общался с артистами цирка, в том числе с известным клоуном и ведущим цирковых представлений Виталием Лазаренко, выступавшим в Московском цирке Никитина. Каменский посвятил цирку свою «железобетонную» поэму 1914 года[104]. Осенью 1916 года он сам выступил в тифлисском цирке, где оделся русским народным героем (и также героем романа Каменского 1915 года) Степаном Разиным и въехал на арену верхом, громко декламируя свои стихи [Никольская 1985: 32][105]. Цирковая арена, как признавал Каменский, актуализировала идею футуристов о гиперболизированном, грандиозном поэтическом «я», а также удовлетворяла их потребность в скоростных формах творчества, где поэтическое «я» могло бы воплощать динамизм эпохи.

Эстетизация Каменским собственной личности и его откровенно личное приятие современных форм скорости были отмечены, в частности, театральным критиком Николаем Евреиновым. Размышляя в 1922 году о склонности российских писателей и художников формировать свою жизнь, подобно произведению искусства, Евреинов подчеркнул, что Каменский превратил себя как поэта и исполнителя в уникальную футуристическую форму выражения. В буклете «Театрализация жизни: поэт, театрализующий жизнь», посвященном Каменскому, Евреинов утверждает:

Весь футуризм [Каменского] – футуризм не только во всех его произведениях, но и в его творчестве. Сама жизнь и ее течение – это не плод праздной фантазии, не стремление к оригинальности, не поза, а нечто органичное, вытекающее из подхода поэта к жизни. <…> Он создает собственные формы реальности и пропагандирует их, вызывая их не только в своих песнях, но и во всей своей жизни [Евреинов 1922: 10].