Полонянин

А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…

7 февраля 953 г.

Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.

— Случилось-то что? — спросил я знакомого стражника.

— А ты не знаешь? — удивился он.

— Откуда мне знать, — пожал я плечами. — Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.

— Ну, — улыбнулся стражник, — считай вовремя успел.

— Ты не темни, — я на него. — Говори, по какому случаю народ баламутится?

— Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, — радостно сообщил мне стражник. — Попался жид на злом умысле.

— Соломон? — настал мой черед удивляться.

— Он самый, — кивнул ратник. — Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.

— А ты, случаем, ничего не путаешь?

— Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, — махнул он рукой в сторону терема.

Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.

— С самого рассвета посадские места занимать начали, — кричит мне стражник. — Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.

— Слушай, — спешился я. — Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.

— Этих, что ли, людей? — подозрительно оглядел стражник моих сопутников.

— Этих, — сказал я. — От самых муромов мы пришли с вестью важной.

— Далече тебя занесло, — сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: — Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.

— Что тут у вас творится? — шепнул мне Григорий.

— Сам не пойму, — пожал я плечами. — Хорошего человека казнить хотят. А за что?

— Не думал я, что на свете есть такие большие города, — это Никифор голос подал.

Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…

— Добрый! — стражник мне крикнул. — Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.

Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.

— Здорово, Добрый!

— И тебе здоровья, десятник!

— Давненько не виделись.

— А ты, небось, соскучился?

— Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.

Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.

— Пошли, что ли, помаленечку!

Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.

— Погодите немного, — сказал я ратникам. — Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.

— Давай быстрее, — махнул рукой Алдан. — А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.

— Я быстро.

Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.

— Ешь, — говорю, — наголодался за дорогу-то. Послушался Буланый. Морду в ясли ткнул и захрумкал. Вот и славно.

— Здраве буде, Добрыня! — услышал я за своей спиной.

Обернулся, а это Кветан со мной здоровается. Обнялись мы.

— Ты где был-то? — конюший меня спросил.

— Потом все, старшой, — отмахнулся я. — Недосуг мне сейчас.

— Ну, ты смотри, — понимающе подмигнул Кветан. — После казни заглядывай. Мы с ребятами тебе встречу вечерком устроим.

— Хорошо, — сказал я и к выходу поспешил.

— К терему, говоришь? — Алдан уже своих выстроил.

— Да, к терему, — кивнул я.

— Давай! — скомандовал десятник.

Надавили ратники на толпу, дорогу нам расчистили. А народ огрызается. Кому понравится, когда его щитом в спину толкают?

— Расступись! — кричит Алдан.

Мы за ним следом спешим, а люди за нашими спинами снова, как вода, смыкаются. Я от криков чуть не оглох. На Никифора взглянул. Ничего. Держится послух. И Григорий от нас не отстает.

Добрались до крыльца. Отдышались.

— Благодар тебе от меня, десятник, — сказал я Алдану.

— Наливай! — расхохотался он.

— Вечером на конюшню заглядывай.

— Вот это дело! — сказал десятник и со своими ратниками обратно попер, к месту нагретому прорываться стал.

А мы в терем направились.

— Лепота-то какая! — не сдержался, перекрестился Никифор, когда мы в сени расписные вошли.

— Ты еще горницы не видел, — сказал я ему. — Вот где действительно красиво.

— Ну, веди, — сказал Григорий.

Поднялись мы по лестнице широкой в горницу. А тут у дверей стоит посадник козарский, Ицхак, и плачет. Увидел меня, слезы рукавом утер.

— Соломона, — говорит, — смертью казнить хотят. Обвиняют в том…

— Знаю, — сказал я. — Мне стражник у ворот сказал.

— Мы даже выкуп за него приготовили, — всхлипнул Ицхак. — Всем посадом виру собирали. Уперлась княгиня. Не хочет меня принимать. Жизнь ей Соломонова понадобилась. О, Адонай… — снова слезы полились из глаз иудея.

— Она-то здесь? — кивнул я на дверь.