Полоса отчуждения

Казалось, не было никакого чрезвычайного повода для взволнованности, но у Иннокентия было такое чувство, словно мимо его уха пролетела бамбуковая стрела в сером гусином оперении.

Вечером в «Мельпомену», где в своей комнате Иннокентий переживал непонятное ему волнение, пришел бой от Тун Ли. Иннокентий был зван к лавочнику. Они пили чай в крохотном помещении, где сладко пахло ароматом сандаловых свечей, перемешанным с духом лимонникового чая. Тун Ли спросил:

— Что вы знаете о своем деде?

Иннокентий почему-то сразу догадался, что речь идет о деде по матери.

— Ничего. Ничего, кроме того, что он был ссыльным поляком, из простонародья, жил в Сибири, в деревне Солонцы, по пьяному делу убил урядника и сбежал в тайгу. Там его нашли через год и упекли на каторгу.

— С каторги он сбежал, — сказал Тун Ли. — В тайге он сошелся с другими варнаками, беглыми с Соколиного острова, то есть с Сахалина, и они ушли в Маньчжурию, которую они называли землей князя Шамшакана. Здесь такие люди называются хунхузами. Я знал его. Вы очень похожи на деда.

Лицо Тун Ли на мгновение помолодело, глаза остро вспыхнули и сразу погасли. Иннокентий молчал. Закурив длинную трубку с каменным наконечником, Тун Ли вышел из своего синего халата и превратился в таежного старика, сидящего на камне у реки. На нем были промасленный передник для защиты от росы, небольшая кожаная сумочка спереди на поясе, деревянный браслет на левой руке, берестяной колпак, унты из невыделанной кожи кабана и барсучья шкурка сзади на поясе, подвернутая под сухой зад. Иннокентий догадался: Тун Ли был корневщиком. Тун Ли кивнул: так и есть.

— Ты думаешь, я манза? Я тоже русский. Но твой дед не знал об этом, он считал меня маньчжуром. Со мной случилась своя история, но рассказывать ее тебе я не буду. Скажу только, что я был поручиком одного из Восточно-Сибирских полков. До тайги, разумеется. А в тайге… Я искал женшень, а он был хунхузом, мы жили по-разному, иногда нас сводили таежные тропы, и открываться друг перед другом не надо было. Хунхузы убивали нас, искателей женьшеня, чтобы завладеть корешками. Они убивали и добытчиков пантов, и золотопромышленников. Я уберегся. Страшно было. У них были красные бороды и синие повязки на головах. Тогда здесь, в Маньчжурии, полыхало восстание Тун Хо. Слышал о таком?

— Читал у Байкова.

— Знаю такого. Хороший охотник и пишет о тайге правду… Тун Хо владел большими землями и вел большую коммерцию, его все знали и уважали, но это было только одной его стороной, потому что другой своей стороной он был главный начальник всех маньчжурских хунхузов. На голове он носил черную повязку. Шестьдесят тысяч бандитов, целая армия была у него в подчинении и держала в трепете весь северо-восток Китая. С ним воевал безжалостный генерал Чжан, который рубил головы всем подряд. Три тысячи голов отрубил генерал Чжан рукой своего великана палача, одетого во все черное, и после каждой казни черный палач слизывал кровь с меча. Тун Хо он отрубил голову, и вырвал сердце, и бросил его в толпу, и там разыгралась кровавая драка за право обладания сердцем главного хунхуза. Голова Тун Хо и голова твоего деда висели рядом в сквозных ящиках, которые подвесили при помощи веревки на гвозди, вбитые в позорный столб, оклеенный объявлениями о поимке Тун Хо. Я видел их казнь и видел их головы. Голову Тун Хо увезли его родственники. Голову твоего деда расклевали вороны, а то, что от нее осталось, я закопал на Тигровой горе. Но я забыл туда дорогу, и тебе туда ходить не надо. Да туда и не дойдешь — там теперь железная петля КВЖД.

Иннокентий вышел из лавки в смятении. Старый китаец в синем халате, тряся косичкой, кланялся ему на пороге и долго стоял в глазах, пока ноги сами вели Иннокентия по Кривой улице в опиекурильню. Табачный дымок из трубки таежника, сидящего на камне у реки, стал густой струей плантационного мака, его высушенного сока, выдавленного из белой коробочки, как кровь из сердца. Иннокентий смежил глаза, и последнее, что он увидел наяву, — две слипшиеся головы, отделенные от тел. Но это были не те, это были другие головы. Это были головы мужчины и женщины, барахтающихся под тигровой шкурой на полу в углу притона. Шкура шевелилась, становясь живым тигром, и головы торчали у него из пасти.

Опиум в Китай завезли арабы в качестве снотворного. Спи, мой беби. Играй в рулетку снов. Перед тобой лежит белое полотнище, на котором тушью изображена нагая богиня Ин-Хуй. Она сидит на раскрытом цветке лотоса, и птица из-под ее правой ноги поет: «Во сне рождаются богатства». Делай ставки. Иероглифы рулетки означают: «Корень нефрита», «Первый достигающий», «Говорящий драгоценность», «Так и должно» и многое другое. Делай ставки. Может быть, станешь первым достигающим или говорящим драгоценность. Так и должно.