Полоса точного приземления

Редко к чему приступал Литвинов с такой неохотой, как к этим, как назвал Вавилов, тренировкам. С неохотой и с весьма слабой надеждой, что эти попытки приведут к мало-мальски заметным результатам. Или хотя бы к тому, что он сможет добавить что-либо существенное к уже сказанному им о работе станции.

По просьбе Литвинова Федя Гренков контрабандно прокрутил Федько, Белосельскому, Нарокову и присоединившемуся к ним по собственной инициативе Кедрову кинопленки, на которых был заснят экран «Окна», сначала в заходах вне облачности, а затем внутри нее. Последний вариант одобрения у зрителей не вызвал.

- С такой индикацией можно быть уверенным, разве что находишься где-то в нашей губернии, - резюмировал общее мнение Белосельский.

И все-таки каждый день, когда плотная, темная облачность нависала над самыми крышами ангаров - а это по осеннему времени происходило часто, - самолет Литвинова в отличие от всех других, в такую погоду тихо мокнущих под чехлами на своих стоянках машин, выруливал на полосу, взлетал и уходил, шурша двигателями, в облака. Через десять - двенадцать минут он вылезал из муры где-то над краем летного поля - увы, на изрядном удалении от оси посадочной полосы, - проходил несколько сот метров над аэродромом и вновь исчезал в темно-серой, влажной массе облаков, чтобы через десяток минут опять возникнуть с другой стороны летного поля.

Выполнение этих полетов поставило руководителей летно-испытательной базы, кроме всего прочего, и перед лицом проблемы формального характера. По всем действовавшим нормам летать на скоростном самолете при таких метеорологических условиях не полагалось. А чтобы быть вполне точным: прямо запрещалось. И если три-четыре подобных полета начальник базы, заручившись рекомендацией методического совета, еще мог скрепя сердце взять на себя, то ввести такие номера в систему - это было чересчур. Чересчур и для формальных прав, присвоенных его должности, и для его осторожного характера, воспитанного изрядным количеством обрушившихся на него за долгие годы службы проявлений как праведного, так, бывало, и не вполне праведного начальственного гнева.

Решил вопрос Генеральный конструктор.

- Литвинов на это дело как смотрит? - спросил он.

- Литвинов согласен. Не возражает. Только просит, чтобы ему было официально разрешено летать в любую погоду по собственному усмотрению.

Проницательный Генеральный улыбнулся: такое, выходящее за все нормы летной работы разрешение было, кроме всего прочего, лестно для летчика. К подобным вещам Литвинов был неравнодушен, и Генеральный это знал. Сам человек не без слабостей, он легко улавливал их в других.

- Хорошо. А кто это официальное разрешение может дать? - спросил Генеральный.

- Только министр. Он утверждал положение. Он может санкционировать и исключения.

Генеральный взял трубку телефона прямой связи - «вертушки», и через две минуты вопрос был решен.

- А бумага? - забеспокоился начальник базы. - Нужна бумага! Иначе мало ли что…

- Бумага будет завтра. Обещал прислать.

И Литвинов продолжал летать «в любых…» теперь уже на вполне законном основании. С «бумагой».

Всякая экзотика рано или поздно приедается, обретает черты обыденного. Вскоре заметно поредела, а затем и вовсе сошла на нет кучка аборигенов испытательного аэродрома, поначалу исправно выезжавших к посадочной полосе, чтобы понаблюдать, как «Марат откалывает номера». Да и сам Литвинов к этим номерам как-то незаметно для себя вскоре приспособился. Только заметил как-то:

- Набирали статистику положительную - теперь набираем отрицательную.

С каждым полетом уверенность экипажа в бесперспективности собственных усилий все более укреплялась.

- Если бы среднее отклонение от полета к полету хоть понемножку уменьшалось! - утомленно сказал как-то Литвинов Феде Гренкову. - Имело бы смысл стараться. А то все получается одно и то же. И как тут чего-то добиться, я лично себе не представляю. Как говорится, из ничего только ничего и высосешь!

Литвинов брился опасной бритвой. Вернее, семью бритвами - каждая на свой день недели, - привезенными много лет назад из Германии. От длительного употребления они сточились, стали совсем узкими, ясно было, что век их подходит к концу, но момент покупки новой бритвы Марат всячески оттягивал. Он вообще не любил новшеств в своем устоявшемся быту. Избегал их не менее старательно, чем, напротив, искал новшеств в работе.

Бреясь, он обычно обдумывал предстоящий день. Правда, повлиять на распорядок этого дня - чем, как и когда заняться - он почти не мог. Летные испытания, как, впрочем, едва ли не всякая работа в технике, - дело коллективное, каждый, кто в ней участвует, вынужден вписываться в общий ритм. Но Марату нравилось заранее представлять себе, что именно этот общий ритм ему предпишет. «Мы не пожарные. По тревоге не выезжаем», - не раз говорил он. Хотя вообще-то случалось всякое, иногда приходилось и по тревоге…