Полоса точного приземления

Часто повторяемое словечко «понял», а особенно иллюстрирующие ситуацию, как всегда у летчиков, размашистые жесты обеими руками придавали рассказу Широкого особую наглядность.

…Приехав на испытательный аэродром и отсидев положенное время на совещании, куда был приглашен, Широкий, конечно, завернул к коллегам, в комнату летчиков, где его уже ждали все свободные от полетов испытатели.

Он появился в дверях - веселый, улыбающийся, сверкая двумя Золотыми Звездами и пятью рядами орденских планок на кителе, плотно сидевшем на его начавшей слегка раздаваться фигуре, поздоровался со своими старыми знакомыми - Белосельским, Федько, Литвиновым, Нароковым, потом огляделся вокруг и увидел Тюленева:

- Митроша! Здорово! И ты здесь? Испытатель?

- А как же. Тебе, Митяй, технику готовим, - с достоинством ответил Тюленев.

Они обнялись. Поцеловались троекратно. И завели хоть и короткий, но совершенно обязательный при встрече однополчан разговор, в котором едва ли не каждая фраза обоих собеседников традиционно начинается со слов: «А помнишь?..»

Обитатели летной комнаты почувствовали себя слегка ошарашенными. Не принимать очень уж всерьез рассказы Тюленева о его ратных подвигах и особенно о близких дружеских отношениях с носителями громких авиационных имен стало в этой компании привычным. И вдруг выясняется: все правда! И воевал Митрофан, как охотно подтвердил Широкий, в общем, хорошо. Наградами не то чтобы совсем уж обойден, но и не очень щедро отмечен по разным причинам, в основном вполне земного характера. Не прочь, оказывается, бывал несколько превысить положенную за ужином стограммовую норму, что ему, как правило, легко удавалось ввиду особо добрых отношений сразу с двумя официантками летной столовой. Вот эта-то склонность к превышению привычных норм - как по количеству принятых граммов, так и особенно по числу прирученных официанток, - не могла не привести к некоторым конфликтам… А воевал Митрофан хорошо. В числе самых результативных асов, правда, не был, но ведомым считался надежным. Да и на собственном счету сбитых имел. И со всеми этими «Сашами, Петями, Толиками», как он называл знаменитых асов своего полка, как, впрочем, и с «Митяем» Широким, действительно был в отношениях самых дружеских.

Персона Тюленева в глазах его сослуживцев сразу не то чтобы выросла, но как бы обрела новые очертания. Очевидные слабости его характера, вернее, манеры поведения, конечно, никуда не делись. Но перестали заслонять многое другое, начиная хотя бы с боевого прошлого, которое в авиации цену имеет, и немалую.

- Не пойму! - сказал Аскольдов после того, как Широкий распрощался, а Тюленев отправился проводить его до машины. - На кой это Митрофану приспичило так павлиний хвост распускать?

- А он его в общем-то и не распускал, - сказал Нароков. - Это нам казалось, что павлиний хвост. На самом деле он просто рассказывал… Многовато, конечно, рассказывал. Повода не упускал. Да и без повода иногда тоже…

- Я думаю, тут дело в том, - заметил Белосельский, - что война для него была - звездный час. Весь запас душевных сил, какие у него были, он на войну и израсходовал. В мирное время себя не очень нашел. Так и жил дальше - задом наперед.

- Как это - задом наперед?

- А, знаешь, будто человек сел на лошадь лицом к хвосту. Лошадь его везет, конечно, вперед. Только он-то смотрит все время назад.

- Да… Немножко мы по отношению к Митрофану оказались не того… - сказал Аскольдов.

- Что, совесть заела? - улыбнулся Нароков.

- Да как тебе сказать… - замялся Аскольдов. Признавать прилюдно за собой такие тонкие движения души, как угрызения совести, он не любил, Стеснялся.

- Тут, наверное, не столько факт нарушения законов Сашу тревожит, сколько калибр грехопадения. Очень уж он мелковат, этот калибр, - пришел на помощь Аскольдову Белосельский.

- Понимаю. Ему бы сейфы государственного банка обчистить, вот был бы подходящий калибр. Ограбление века! - принял предложенную гипотезу Нароков.

На том разговор и закончился.

Но отношение к Тюленеву как-то сдвинулось. Два дня спустя Литвинов вошел в летную комнату и обнаружил там Нарокова, сидящего за столом рядом с Тюленевым. Перед ним лежал полетный лист - предстоящее Тюленеву новое задание, и Нароков неторопливо продолжал, видимо, давно начатый разбор.

- На семи тысячах вам нужно что? Площадку с оборотами девяносто пять процентов. Так. Посмотрим график… Это при сегодняшней температуре получится по прибору что-нибудь пятьсот двадцать - пятьсот тридцать… Вот вы, пока будете с девяти тысяч снижаться, эту скорость и установите. Или, даже лучше, чуть побольше: перебор на площадке быстрее погасится, чем разгонится недобор… И обороты девяносто пять установи не на семи, а что-нибудь на семи триста: триста метров у тебя на просадку уйдут…

Визит Широкого явно пошел Тюленеву на пользу. Нароков сам не заметил, как в ходе разговора перешел с Митрофаном на «ты».