Полосатая жизнь Эми Байлер

Я настолько сжилась с чувством вины и ощущением, что все плохо и ужасно, что я игнорирую эти голоса. Повернув за угол, я вижу Дэниэла – он нервно ходит перед подъездом Талии. Я же продолжаю гонять кругами эти темные, пугающие мысли, и вместо того, чтобы подбежать к нему и обнять, я останавливаюсь и говорю:

– Нет-нет, Дэниэл. Пожалуйста, уходи. Пожалуйста, я не вынесу твоей доброты.

Он весь оседает вниз, как будто я только что надела ему на плечи свинцовую накидку.

– Эми. Расскажи мне, что с тобой происходит?

Я хочу объяснить, но не могу вымолвить ни слова. Я только что начала любить этого человека и, пусть я еще многое про него не знаю, мне очень больно, что приходится его оставлять. Я подхожу к нему, беру за руки и тыкаюсь в него своим лбом. На этом расстоянии я могу позволить себе уронить слезу, потому что он не увидит. Так мы стоим очень долго. Через какое-то время мимо проходит женщина с маленькой собачкой, которая начинает проявлять повышенное внимание к обуви Дэниэла, и я говорю:

– Пойдем в квартиру, пока собака не решила, что ты столбик.

Мы отодвигаемся друг от друга, и я беру его за руку.

– Мы…

Он замолкает, и я начинаю быстро говорить:

– Дэниэл, слушай, мне нужно вернуться домой. Я попытаюсь объяснить, но не думаю, что у меня получится. Дело совершенно не в тебе. Просто мне нужно. Я должна поехать домой.

Он хмуро кивает. Мы заходим в лифт и молчим, пока он едет. Дэниэл переступает порог, видит перевернутую вверх дном квартиру и начинает раскладывать вещи по местам. Когда он доходит до коробки с его вещами, он трет шею, идет в ванную и возвращается оттуда со своей бритвой и дезодорантом в знак молчаливого согласия с моим решением.

– Я понимаю. – Он закрывает коробку и ставит ее у двери. – Ты нужна детям.

Я качаю головой и начинаю плакать уже по-настоящему. Он очень правильно ведет себя, когда видит мои слезы – обнимает меня, усаживает на кровать, гладит по спине и ничего не спрашивает очень долгое время.

– В том-то и дело, – выдавливаю я из себя сквозь рыдания. – Ты не понимаешь. Я еду домой не потому, что нужна детям. Я еду потому, что не нужна.

На прощание Дэниэл целует меня на вокзале. Я приезжаю домой в семь вечера, и дети меня ждут. Это последний вечер дома перед началом их собственных приключений. Мы заказываем китайскую кухню, и, откровенно говоря, ее вкус оказывается ужасным по сравнению с тем, что я ела в Нью-Йорке. А потом мы сидим за обеденным столом и говорим, смеемся, начинаем играть в покер на печеньки, но за разговорами то и дело забываем про игру. В полночь я отправляю детей спать. Впервые за два месяца они спят в своих кроватях. А в шесть утра мы поедем в аэропорт, где нас будет ждать Джон. Джо сядет в самолет до Хантсвилла, а мы втроем сядем в машину и будем три часа ехать до лагеря Кори. Не сказав мне, Джон доплатил за то, чтобы она жила в отдельной комнате. «Чтобы хотя бы ночью она могла отдохнуть от наушников», – объясняет он, и я понимаю, о чем он беспокоится. Кори очень чутко спит и просыпается, даже если смыть унитаз или если у Джо насморк и он храпит через две комнаты от нее. С его стороны это проявление заботы, свидетельство того, что прошедшие два месяца он был внимателен к ее потребностям. Все эти дары – время, деньги, забота о моих детях – как выданные читателю библиотечные книги, которые он все не возвращает и не возвращает, и нам приходится их списывать. А потом, если он их все же принесет, это настоящий праздник. Но поскольку это Джон, а с ним я чувствую себя очень неуверенно, я спрашиваю:

– Как же она познакомится с кем-нибудь, если у нее не будет соседей по комнате?

– А разве есть малейший шанс, что она не познакомится? – смеется Джон. – Я больше переживаю за то, чтобы она успела там хоть немного попрыгать, в перерывах от общения с новыми подружками.

Я сдаюсь, признавая его правоту. Кори найдет себе друзей даже на манекенной фабрике. И, конечно же, не успели мы забросить к ней в комнату спальник и сумку, как она уже улизнула в комнату отдыха в компанию своих новых знакомых.

– Одноместная комната – это очень хорошая идея, – говорю я Джону. – Ты прекрасно управлялся с детьми все это время.

Джон внимательно смотрит на меня.

– Это невероятно тяжелый труд. Не знаю, как ты столько времени справлялась одна.

Мне хочется ответить, что кому-то же надо было это делать. Мне хочется еще раз обвинить его, но зачем? Во мне почти не осталось возмущения, которым было заряжено мое отношение к Джону с тех пор, как он ушел. Не осталось и склонности выдавать желаемое за действительное. Вместе они создавали гремучую смесь – дремавшую, но ожившую с его возвращением. Поэтому я откладываю топор войны и с непривычки неловко ищу оливковую ветвь.

– Мне приятно, что этим летом ты разделил со мной этот груз, – признаюсь я, хотя меня гложет навязчивое чувство, что я все сделала не так. – Спасибо, что вернулся и уговорил меня уехать в отпуск.

Услышав мои слова, Джон чуть не падает в обморок, но быстро берет себя в руки.