Полотно

Благо из моих друзей никто даже понятия не имел, где я и чем занимаюсь. Хотя один мог догадаться… Но это совершенно неважно, главное мама спокойна. Надев джинсы на голое тело, я поковылял на кухню. На столе стояла разогретая тарелка с куриной грудкой, над которой ещё в обед трудилась Марина.

– Приятного аппетита, – не отрываясь от трапезы пожелала Марина. – всё хорошо?

– Более чем, – таинственная улыбка, внезапно появившаяся на моём лице, заверила мои слова.

Вообще, я не очень люблю вести беседы во время еды. Уж так вышло, что не Гай Юлий Цезарь и одновременно с несколькими делами управляться виртуозно у меня не выходит. Поэтому я либо аккуратно и культурно ем, либо могу поделиться куском пережёванной курицы, вылетевшим из моего рта со своим собеседником. Но не была бы женщина женщиной, если бы её не тянуло на беседы.

– Мама, наверное, сильно переживает?

– Уже нет, – во избежание тяжких последствий я отложил приборы. – она быстро успокоилась, когда я ей набрал.

– А до этого?

– Ну понакручивала себя немного, наверное.

– Как это? Она же места себе не находила!

– Да почему же? Просто чуть–чуть поволновалась.

– Чуть–чуть поволновалась? – переспросила с ошалелым видом Марина. – ты что забыл, что для женщины самое ценное это её дитя.

– Да я уже взрослый! – эта нотация начинала действовать мне на нервы.

– Да будь тебе хоть сорок лет, хоть пятьдесят. Ты всё равно будешь самым дорогим, что есть в жизни твоей матери.

– Пусть привыкает, что я не всегда буду на цепи гулять вокруг её юбки.

– Фу! Это отвратительно! Будь я твоей матерью…

– Но ты не моя мать! У тебя вообще нет детей! – я подскочил на месте от гнева и даже чуть наклонился к Марине.

Осознание, что я спорол самую ужасную фразу, которую только можно произнести в адресы женщины пришло через секунду. Спазм прошёл и по закупоренной гортани тяжёлый и горячий воздух вошёл в мои лёгкие. Пульс перестал расти, височная вена спряталась обратно под слоем кожи, а красные глаза налились влажным блеском страха. Лицо Марины стало мрачным, будто я смотрел не на неё, а на памятник матери, скорбящей по погибшим на фронте сыновьям и мужу. Мутные слёзы медленно покатились из её глаз. Эта сильная несгибаемая женщина встала и медленно побрела прочь из кухни, завалилась на кровать и зарыдала горючими слезами.

Одно лаконичное слово, которым среднестатистическое население России, если не в слух, то уж про себя точно, выражает и нежданную радость, и досадную трагедию, и маленькие неудачи, и фатальные ошибки, а иногда просто используется для связки слов в предложении, сейчас повисло в моём сознании. Язык мой – враг мой. Что теперь делать? Извиняться? Даже слушать не станет… Утешать? Тут и треснуть по морде может. Я медленно побрёл с понурой головой в комнату. Она лежала на кровати и уже не плакала, её бирюзовые очи остекленели. Выйдя на середину комнаты я уставился в окно пытаясь найти там то, что нашла она. Солнце закатилось за горизонт, а может только нырнуло под крыши московских многоэтажек. Мрак наполнял стены, а поверх него на потолок карабкалось оранжевое зарево заката. Меня всегда пугал этот демонический оттенок. Я безмерно обожал раннее утро: бодрящий холодный воздух пробуждал сонный разум, малиновое отражение расплывалось по зеркальному небу       мягко выталкивая ночную лазурь. Победоносное шествие солнечного света вдохновляло на безумие. Казалось, хочется вырваться из тела, подняться над ними и разметать его в пыль и прах. А затем отправиться туда, за горизонт и вместе с солнцем летать над планетой… Но рыжее пламя заката каждый день догоняло меня, будто низвергнутый в адское горнило я проваливался во мрак, над которым сияла огненная пляска. Хандра душила меня за кадык, а под ложечкой свербела сирена. Не поднимая головы, я зарыдал горючими слезами. Спустя минуту я начал собираться. Тут же на глаза попалось моё нижнее бельё, дерзко заброшенное на самый край гардины, затем атласная рубашка бледно–василькового цвета и пара носочков. Одевшись, я повернулся к Марине. Она встала и медленно подошла ко мне, её глаза бегали по моему лицу будто измеряя его сначала по ширине, затем в высоту и наконец вычисляя его диагональ. Богиня зажмурилась и крепко схватив меня за голову обняла. Чуть оттолкнув её, я опустился на колени и уткнулся лбом в её животик не переставая ронять осадки на Маринин ковёр.

– Только не уходи, – заклинала она.

– Я ужасный человек! Я – скотина! Я недостоин ни любви, ни прощенья!

– Глупенький, – Марина опустилась на колени, обхватила ладонями мою челюсть и принялась гроздями одаривать меня поцелуями.

Я обвил руками её бёдра и вытянул их вперёд, а она, упираясь ладонями в мягкий ковёр опустилась на лопатки.