Половецкие пляски

Струнку любви задело вовсе не подглядывание, а маленький эпизод. Карина собиралась на вечеринку. Расчесывала свои рыжие космы, достающие до попы, а ласковые наэлектризованные волоски тянулись к расческе, распушались, не слушались. Глеб угрюмо шарился в бабушкиных тайниках по части абрикосового джема. И косился на сестрицу, ожидая, что вот сейчас она затянет свою блестящую рыжину в скучный конский хвост. Но Карина оставила волосы как есть. Потом разложила запретные игрушки — мамину коробочку с тушью, огрызки теней, румян, еще бог знает чего. Ковырялась в этом добрый час, как лаборант в анализах, смешивала, слюнявила пальцы… И вдруг родилась из пены — сразу в черном шелке, в бусах. Сунула в пакет мамины туфли, скользнула в шубу — и была такова. Она знала, что ей ничего не будет от взрослых — сиротке прощались грешки. В тот вечер она потеряла бусы, и, вернувшись, рыдала в ванной; по радио гундели последние ночные известия, Глеб гнездился на стуле и боялся пошевелиться и разрушить хрупкое счастливое томление. Потому что никаких печалей у него не было: шел густой мохнатый снег, ночь светилась, бабушка спала, Эльку забрала мать, а он глотал сладкий дух ожидания новогодних праздников. Только у Карины что-то не заладилось. Среди присутствующих Глеб всегда устремлял внимание на самого грустного. Это и решило его участь лет на шесть. Поводов для ревности почти не было: Карина не водила своих мальчиков в дом. Лет с шестнадцати она уходила в гости на недели и месяцы. Появлялась набегами, выгребала из запасов картошку, сосиски, колбасу. Глеб завороженно смотрел на загулявшую сестрицу — она же в классическом презрении «трудного возраста» к младшим отрезала: «Че уставился?» Прошли времена, когда она тетешкалась с ним, строила ему городки и короновала его на царствие среди «цуциков», мастерившихся из расчлененных прищепок. Теперь она перестала понимать его птичий язык, пошла по Аниным кривым дорожкам. Гены сработали, и бабка с примерным фатализмом отпускала внучку на все четыре стороны, что было заказано Эльке и Глебу. Потом, правда, внучок догнал и перегнал загульную девочку под ее же чутким крылышком, и они снова стали друзьями. Друзья у Глеба появились и в сестрицыных темных компаниях, где никто не работал и никто не спал, но слушали «Джефферсон Эрплейн». Нужны были ему деньги ли, ночевка или просто чувство поднятого забрала — Глеб никогда не был обделен в этом кругу, и в том заключался неписаный закон.

Эпоха та прошла, Глеб оставил старые пристани, а Карина, как и положено, окунулась в мещанство. Дверь открыла ее быстроглазая свекровь. Глеб думал отделаться легким испугом и откланяться, ибо свидетелей не планировал, но та приветственно защебетала, извлекла из поддиванных запасов бутылку кислого вина и усадила Карину и гостя вокруг себя и своих громких историй. Карина показала Глебу заговорщический глаз, дав понять, что все, им сказанное, может обратиться против него, а маленькая черная женщина (волосы, глаза, брови — все вороново крыло) с тугой и похвальной для таких лет фигурой энергично жаловалась на запойного мужа. Это был ее обычный досуг.

— Кстати, Карюш, мне тут предложили жуткий народный способ, но в отчаянии я могла бы на это пойти! Ловишь обычную серую мышку, вымачиваешь ее сорок дней в водке — и даешь выпить мужику. Говорят, пить перестанет. Как тебе?!

— Жить тоже, может, перестанет, — деликатно предположила Карина. — Не боитесь?

— Боюсь, конечно! Тем более что квартира его мне не достанется, наследников у него хватких хватает. И заживу вместе с вами. Устраивает такой исход дела?

Она хрипловато-победоносно похихикала и наконец удалилась — гугукать над проснувшейся внучкой и азартно ворчать на теледикторш за их вологодский говорок.

Карина быстро перешла к делу:

— Рассказывай все. Не по порядку, как хочешь — где бродил, чего искал.

— Ты чего-то потемнела, щеки опали…

— Спасибо на добром слове. Гормоны, лактация, пигментация, сам понимаешь.

— Ты еще не хочешь расстрелять свекровь из спрятанного в чулане обреза? Знаешь, один японец переутомился однажды на работе, пришел со смены домой и перебил всю семью. Кто-то ему слово поперек сказал, вот он и огорчился, нервишки сдали.

— Чулана у меня нет, — рассмеялась Карина, — в три смены я не работаю, бить предпочитаю руками, к оружию привычки нет. И вообще все у меня хорошо, хотя тебе и трудно в это поверить. Всем трудно поверить. Вот я сижу, не высовываюсь.

— Тебе снится твоя мама?

— С чего бы это?

— Ну тебе хотелось бы ее увидеть, хотя бы во сне?

— Нет. Ты это к чему?

— Ты плакала о ней когда-нибудь?

— Не помню… я же ее не знала. Это что — допрос резидента? Ты завтракал сегодня?

— Ты хотела бы ее встретить теперь?

— Да отстань ты! Я боюсь призраков.

— Живую.

— Зачем?!

— Господи, да из любопытства!

— Че пристал? — от волнения она огрызнулась совсем как в детстве.

— Почему она погибла, ты знаешь?

— Что, с дуба рухнул?! А ты подзабыл? Погибла в автокатастрофе.

— И все?

— А что, этого, думаешь, маловато? При чем здесь моя мать, зачем эти идиотские вопросы?!