Половецкие пляски

В дверях опять замаячило вкрадчивое видение «Мариночка», и Глеб был доволен, ибо успел увидеть и услышать кое-что «не для печати», хотя еще непонятно, с чем его едят. У Мариночки, видно, был дар появляться вовремя, она прервала разговор в нужный час, ибо продолжение не сулило Глебу ничего хорошего. Филипп не слишком желал откровенничать при своей гостье — или, может, хозяйке, — а поддерживать светское молчание уже было ни к чему. Прощаясь и натягивая ботинки в прихожей, носом к носу с обломками ссохшегося обувного крема, ложками, щетками и собачьей чесалкой, Глеб уже ловил веселое чувство игры — и ему даже нравилось бестолковое начало, хотя скорей всего через минуту он сменит милость на гнев, а потом, быть может, и гнев на милость.

— А где ваша собака?

— Умерла, — невозмутимо ответил Фил, и лицо его моментально раздраженно сморщилось. — Ты бы, кстати, к бабушке съездил. А то она уже боится, что внуков так и не повидает перед смертью.

— Бабуля паникует, как всегда. Она еще кремень.

И зачем только Филиппушка бабку приплел, будто на днях к ней на пироги ездил. И песик его сдох, а щетка цела. Странно все это (и к этой мысли подошел бы шпионский прищур)… Глебу начинало надоедать язвить про себя, ему захотелось чего-то здорового и простого, как гречневая каша, старой компании и новых анекдотов, например, а все эти намеки на семейную драму ему успели надоесть. Похоже, Аня умерла, ибо представился случай умереть. Есть вероятность, после этого кто-то под слезами вздохнул свободно, хотя особенно не с чего. Но сие — не преступление. Никто не получил после нее наследства и прочих приятностей. Мама с отцом, бывшим Аниным любовником, не сказать чтобы вкушали любовь и согласие, танцуя на Аниной могиле качучу. Но то ли по настрою развлечься, то ли из-за магнитной бури Глеб никак не мог согласиться на капитуляцию своего любопытства, и подслушанные слова Фила для него будто выкопали колодец в подземную реку, которую Глебушка чуял с младенчества по пульсирующему под ногами течению. Покойницкая поговорка выворачивалась наизнанку: не мертвая царевна шевелилась в гробу от поминания всуе, а, напротив, поминали ее оттого, что она беспокойно ворочалась. И значит, что-то было с ней нечисто.

А в руке он сжимал плод своей мелкой кражи (надо же когда-то начинать, игра стоит свеч) — прелюбопытную вещицу, детские часики, знакомые до тошноты, с живой еще надписью на ворсистой стороне ремешка — «Корри». И посему прямой путь был к Карине, сестре номер один.

4

Иной раз Глеб задумывался, каково живется всем этим «девочкам и мальчикам мечты», обожаемым на мучительном расстоянии, тайно и невыразимо любимым, чьи фантомы тихонько укладываются рядом с собой в постель, как плюшевые медвежата… Как чувствуют себя они, о ком нудно и неотступно думают, денно и нощно подтачивая водой грез камешки их неведомых сердец, заставляя их являться во сне? Приходится этим «счастливчикам» обрастать грубой свиной кожей, чтобы ничто их не тревожило, чтобы могли они без проволочек мельтешить себе по-муравьиному в житейских лазейках и чтобы не икалось им от навязчивых импульсов чужих притязаний. Опыты с Кариной, однако, не в счет, ибо инцест, даже воображаемый, наказуем, и тут уж не до авансов. Глеб и сам никогда не назвал бы эту, вечно выталкиваемую внутренней цензурой главу «первой любовью». Теперь об этом уже и говорить неинтересно, а тогда — и думать запрещено. В общем, как будто ничего и не было, хотя и несомненно было, неосознанное чувство натуральней осознанного, хотя Карине скорей всего, как настоящей «девочке мечты», не икалось.