Половецкие войны

Накатывались волнами вести с далёкого юга; там, в Палестине и Киликии[227], рыцари-крестоносцы воевали с турками за Гроб Господень, шли бои под Эдессой[228] и Антиохией[229]; на западе никак не желал угомониться надоевший всем как больной зуб император Генрих. Сначала он боролся с римскими папами, сейчас же было ещё того чище – ратился со своими собственными непокорными сыновьями. Неподалёку от угорских границ, за Дунаем, в Болгарии полыхали восстания еретиков-богумилов. Люди эти осуждали богатство и власть, выступали против церковной иерархии, храмов, отрицали совершаемые священниками таинства, не признавали Ветхий Завет, отказывались поклоняться кресту, святым и мощам.

Всюду шли войны, велась бесконечная отчаянная борьба, жаркие споры перемежались со звоном булата – суров и безжалостен был окружающий мир, и люди, одни – полные низменных страстей, другие – высоких устремлений и помыслов, с одинаковой неизбежностью втягивались в этот бешеный, бурлящий водоворот событий.

Не обошли стороной смуты и землю угров. Подымал голову и склонял баронов к бунту против короля непокорный Альма, сторонники его шныряли по Эстергому, Дебрецену, Пешту, всюду устраивая тайные сборища.

В конце концов разъярённый Коломан велел схватить крамольного брата. И вот высокий гордый красавец Альма, охраняемый облачёнными в дощатые брони и оборуженными широкими кривыми мечами стражами, в жалком сером рубище, с растрёпанными кудрями густых волос, тяжело, с ненавистью дыша, стоял перед королевским троном.

– Безумец! – хрипел от злобы Коломан. Лицо короля подёргивалось, весь он исполнен был возмущения и негодования.

Сжимая в жёлтой деснице посох, смотрел он на красавца брата, смотрел, и… вдруг ненависть пропала, стало жалко глупого самонадеянного юнца, осмелившегося бросить ему вызов. Ну что мог этот несчастный?! Что хотел он?! Чего добивался?! Власти?! Да разве такому, как Альма, можно доверить власть над великой многоязычной страной?! Случайно ли откачнули от безоглядчивого бунтовщика многие прежде державшие его сторону бароны?!

Коломан уже почти готов был простить Альму, отпустить его, приказать стражам, чтоб вывели его из залы и проводили с честью до просторных, богато убранных покоев, но вдруг крамольный молодой герцог сквозь зубы, с жарким придыханием процедил:

– Паршивый книжник! Колченогий урод! Кривой горбун! Ты не король, ты – посмешище в золотой короне! Ненавижу!

– Альма, я хотел было пощадить тебя… – Коломан, в гневе и изумлении изогнув брови, резко поднялся с трона.

– Не надо мне твоей милости, злодей! – Перебивая его, прокричал Альма.

– Как сказал ты? – Лицо Коломана посерело от ярости. – Я урод? Да, урод! Но ты ещё большим уродом будешь. Эй, стража! Палачей к нему в темницу! Пусть выжгут этому глупцу глаза!

С холодным презрением выслушал Альма приговор. Он не упал на колени, не стал молить о пощаде. Гордый, непокорённый, с высоко поднятой головой, молодецки потряхивая кудрями, стоял он перед братом-врагом, и Коломан аж задрожал от злости. Как, этот смутьян продолжает вести себя с ним дерзко, нагло, он смеет не бояться его монаршьей кары!

– Твоего сына Белу я тоже велю ослепить, хоть он и мал, ему нет и пяти лет. – Коломан с удовлетворением прочёл на лице Альмы внезапный испуг. – Я всю твою семейку изведу! Не нужны мне соперники и бунтовщики в государстве. Ступайте! – Обратился он к стражам. – Уведите его в темницу! И позовите палачей. Сегодня их ждёт большая работа.

– Будь ты проклят! Душегуб! Изверг! – сорвался в диком, полном ужаса крике Альма.

– Если не я, то ты меня. – Коломан холодно усмехнулся. – Убил бы не задумываясь. Знаю вашу волчью породу.

Стражи выволокли отчаянно упирающегося Альму из залы. Коломан с ненавистью и одновременно с грустью смотрел на закрывшуюся за ними двустворчатую, изузоренную резьбой тяжёлую дверь. Опираясь на посох, он торопливо прошёл в сводчатую высокую капеллу с резными столпами и, встав на колени перед распятием, горячо и долго молился…

Ночью в темнице палачи острым жигалом выжгли Альме глаза.

Весть об этом событии всполошила столицу. Только и шли на торгу и в мастерских разговоры об ослеплении, красавца Альму жалели все, особенно женщины, Коломана боялись и говорили о нём тихо, вполголоса, а то и вовсе переходили на шёпот.

Ольга, как только узнала от Тальца о последних событиях, пришла в ужас. Испуганно прижимая к груди сына, она долго выговаривала хмурому мужу:

– Кому служишь ты?! Братоубивцу?! Половчин поганый, и тот до такой мерзости не додумается! Вот каков он – круль твой просвещённый! Баишь: книги всё чтит?! Токмо гляжу: не впрок ему книги, раз измыслил родного брата очей лишить! Али вычитал у какого-то поганина, варвара о подобном?!

– Я, Ольгушка, тако скажу, – раздумчиво разглаживая усы, ответил ей Талец. – Не берись круля судить. Забота его – о державе. А князь Альма смуту сеял, котору ковал. Едва пря великая в уграх не зачалась, сама ведаешь. А про ослепленье, то не у варваров – у друзей наших ромеев перенял он.