Половецкие войны

…Сторожа уходила из стана поздно вечером. Сгущались над степью сумерки, высыпали на тёмное небо первые звёздочки, выкатился из-за облака серебристый месяц.

Шли медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому звуку. Во все стороны веером рассыпались сакмагоны. Крадучись, ползли они по холодной и мокрой земле, взбирались на курганы, вглядывались в чёрную, дышащую влагой ночную степь, озарённую тусклым лунным сиянием.

Путь держали на восход, по правую руку плескалась река Молочная, по левую, как богатыри в булатных шеломах, тянулись враждебные обрывистые холмы. Иной раз сердце замирало – как злой дух, высился на кургане каменный половецкий идол, мрачный и страшный. Воевода Дмитр истово крестился. Рядом с ним в позолоченном шеломе и панцирной тяжёлой броне держался Ярополк. Юноше стукнул всего двадцать один год, был он четвёртым по возрасту сыном Владимира Мономаха. Тихий и скромный, начитанный и молчаливый, старался Ярополк выглядеть спокойным, ни в чём не перечил опытному воеводе, только согревал дыханием зябнущие руки с тонкими длинными пальцами.

«Ему б, как Авраамке, в списатели – не в воины идти», – думал про щуплого худенького княжича Дмитр.

Дядька-пестун накинул на плечи Ярополка подбитый изнутри мехом плащ-корзно.

Утром, едва забрезжил вдали рассвет, за холмами показалась большая половецкая сторожа. Несколько десятков оборуженных лёгкими саблями всадников в калантырях и аварских шеломах, пустив коней шагом, беспрерывно озираясь, двигались навстречу русам.

Дмитр приказал воинам залечь по балкам и буеракам. Осторожно, почти неслышно, сжимая в руках копья и высокие щиты, смоляне и ростовцы стали обходить половцев на крыльях.

– Может, налетим? – спрашивал воеводу Ярополк.

Княжич весь преобразился, стиснул в деснице саблю, на щеках его заиграл багряный румянец, тёмные глаза полыхали огнём, губы с тонкой ленточкой усов над ними подрагивали от нетерпения.

– Пожди ще. Пешцев в чело, пред погаными поставим. Комонные ж с крыльев и с тыла ударят.

Половецкий отряд прошёл совсем близко, Ярополк и Дмитр слышали топот копыт и гортанные хриплые возгласы.

Когда передние половцы в сияющих в утреннем солнце калантырях достигли цепи высоких курганов, воевода молча подал знак. Тотчас выросла перед степняками стена пешцев. Поблескивали шишаки и мисюрки, алели червлёные щиты в человечий рост, грозно, как клыки кабана, сверкали острые длинные копья.

Повинуясь окрикам Алтунопы, степняки сгрудились в плотный кулак, развернулись и на скаку врезались в передние ряды смолян. Стена пешцев прогнулась, но выдержала этот неистовый бешеный натиск. Последовали дружные удары копий, степь огласили душераздирающие крики, ржание раненых коней, лязг железа. Снова и снова обрушивались на стену пешцев отряды обезумевших от злобы кочевников.

Воевода Дмитр вырвал меч из ножен.

– Пора! – коротко возгласил он. Из балок и оврагов на полном галопе с яростным кличем вынеслись конные дружинники. Заметались по чёрной, истоптанной копытами земле половецкие ратники. Со всех сторон уже окружило их и сжималось серебристо-алое кольцо русов, сыпались стрелы, сулицы, острые сабли с провизгом рассекали аварские шеломы. Неразбериха и путаница воцарились в рядах степняков.

Алтунопа мгновенно сообразил, что попал в ловушку.

– Урус поган! Псы! – заорал он, в бешенстве брызжа слюной.

Издав дикий вопль, хан с кривой окровавленной саблей бесстрашно вклинился в гущу врагов. Алтунопа понимал, что оставалось ему сейчас последнее – вырваться из смертоносного кольца и убежать, принести Бельдюзу и Арсланапе весть о близости русских ратей. И яростно рубился хан, только и мелькала, прокладывая ему путь, сильная рука в боевой рукавице, зловеще посверкивало в воздухе кроваво-рубиновое остриё клинка.

Воодушевлённые примером, за ханом бросились другие половцы. Кажется, добрые духи не оставили хана и его воинов, стена русов разомкнулась, Алтунопа на взмыленном актазе[293] вылетел на вольный простор. Следом скакали ещё трое или четверо прорвавших кольцо окружения лихих всадников. Но кони, хоть их и нещадно хлестали нагайками, бежали медленно, им не хватало сил для неистового галопа после голодной зимы. Русы нагоняли Алтунопу, хан слышал за спиной их крики и с горечью осознавал: не уйти! И что впереди?! Позор плена?! Нет, лучше он примет смерть на бранном поле!

Хан резко поворотил коня. Любимец богов, овеянный славой, доселе непобедимый, он хотел уйти из жизни как воин!

Подскакавший к Алтунопе дружинник упал, зарубленный саблей, но на смену убитому через мгновение подлетел другой, хан увидел его спокойное, обрамлённое седеющей бородой лицо, узнал вдруг лучшего Мономахова воеводу и с воплем бросился ему наперерез. Но актаз Алтунопы внезапно обмяк, споткнулся, хан с размаху повалился в вешнюю грязь, сабля, изогнувшись, просвистела в воздухе. Ещё миг, и тяжёлый меч воеводы со страшной силой разрубил ему череп.