Половина собаки

— Мне Тали сказала, что дедушкины похороны были уже два года назад и что лжецу нужна блестящая память. И знаешь, у меня было такое чувство, будто я и впрямь наврал!

— Ну и младенец же ты! — Майду усмехнулся.

— Майду, надень теперь белую рубашку, надо собираться на автобус! — крикнула мама из кухни.

— Ты, значит, не поедешь? — спросил Майду. — Боишься острых переживаний, да?

— Не боюсь я ничего, просто должен завтра транспортировать туда папса! Напишу на нем: «Не кантовать!» — попытался я обратить все в шутку.

— Значит, Мадис, подбросишь что-нибудь кроликам, и не забудь приглянуть за овцами тоже. И смотри, чтобы все электроприборы были выключены, когда вы завтра будете уходить, — поучала мама. — Ну ты и сам знаешь. Только вот… — она понизила голос, — присмотри за отцом, чтобы завтра он был здоров и трезв. К магазину его ни в коем случае не пускай. Придумай что-нибудь, если он станет туда стремиться. Не знаю, что будет, если он к утру не найдет свои зубы, чего доброго он тогда и не приедет, застесняется…

— Какие зубы? — не понял я.

— Папс по дороге от магазина, когда возвращался, потерял протезы, — весело сообщил Майду. — Но они ведь ему на похоронах и не нужны, там ведь смеяться неприлично.

— Майду! — сказала мама с укором. — Ты посмотри, Мадис, может, найдешь их возле лавки или где-нибудь на пастбище, без зубов отец выглядит будто вдвое старше. Ну, будьте молодцами!

Я вывел овец пастись и привязал их на цепь, задал кроликам травы, принес дрова и развел огонь в плите. Действовал как робот, стараясь не думать о дедушке, об отце и о школе. Я размешал себе в кружке варенье с водой и сел к столу — как можно дальше от храпящего отца.

«Ах да, надо поискать отцовские протезы!» — вспомнил я, словно сквозь туман.

Хотя за окном был светлый день начала осени, мне казалось, будто наш дом плывет в тумане: туман обволакивал поле, пастбище, хлев, дом и лес за полем. Все, все было туманным и ненадежным, вне тумана находилась только наша сумрачноватая кухня со столом, покрытым пестрой клеенкой, и с солонкой посреди стола. Ясно очерчены только мы: ученик пятого класса Мадис Поролайнен, который не имеет права быть ни сломленным горем, ни витать в облаках, и этот спящий мужчина — Виктор Поролайнен, человек с золотыми руками, которого хвалят, как крепкого работягу, ибо он умеет обращаться со всеми сельскохозяйственными машинами, начиная от трактора и кончая доильными агрегатами… Этот хваленый работяга и окаянный пьяница отвратительно храпит и издает фыркающие звуки во сне, потому что он вдрабадан пьян и у него нет верхних зубов… И все это совсем не смешно, потому что этот храпящий мужчина — мой отец. Яблоко от яблони далеко не падает, гласит пословица, но от этой работящей яблони я предпочел бы упасть как можно дальше. Потому что не хочу, чтобы надо мной смеялись, насмехались, чтобы меня обзывали и презирали, как отца, которого принимаются хвалить и льстят ему, когда нужна его помощь. И мне так жаль его, так жаль, что не хочется говорить ему «папс», а хочется сказать «папа».

— Да-па-ить… — пробормотал отец, поднимая голову.

— Что ты сказал?

Отец постарался выговорить всю фразу ясно:

— Дай по-пить!

Я только что вылил из чайника все остатки воды к себе в кружку, а оба ведра стояли пустые.

— Схожу принесу воду!

— Да, будь человеком! — попросил отец и сунул пальцы в свои спутанные волосы.

Идя к колодцу, я думал о том, что отец остался в кухне — беспомощный, как беззубый лев… И до чего же я, бывало, гордился им, когда еще малышом ходил с ним окучивать картофель женщинам в деревне, и они хвалили: «Какой же ты, Виктор, работяга! И жадности в тебе нет нисколечко — делаешь такую тяжелую работу за одну бутылку водки! Спасибочки тебе, Виктор! Спасибочки!»

Отец даже занимал в таблице лучших трактористов района пятое место — до тех пор, пока у него не отобрали водительские права за езду в пьяном состоянии. Когда я стал учиться в школе, постепенно понял, что, хотя отец и работает, как вол, у меня нет оснований гордиться им, а, бывая у деда, я все больше замечал, что мы с отцом все-таки жутко разные люди. И если бы тогда кто-нибудь сказал, что Виктор Поролайнен вовсе не мой отец, я, может быть, и поверил бы… Но теперь… теперь я вдруг испугался: неужели со своими ста двадцатью рублями семидесятью шестью копейками и я такой же: с одной стороны — восхваляемый, с другой — осмеиваемый за глаза работяга, как мой отец? Другие умеют ловчить, суетиться, не стесняются каждый чих называть общественно полезным трудом… На мой взгляд, в этом была какая-то ложь и несправедливость. Дедушка-то сумел бы, наверное, все объяснить… Если бы я был малышом и верил в сказки, то сейчас должен был явиться предо мной дедушка и научить меня, как учили Золушку или Калевипоэга…

— Ну нет, — сказал я сам себе. — Сказка — это только сказка.

На кране колодезного насоса есть крючок, чтобы вешать ведро… подойдя, я увидел, что на нем висят отцовские протезные челюсти! У этой «сказки» было, конечно, простое и логическое объяснение: отец, видимо, пытался попить воды прямо из крана.