Половина собаки

Дедушка любил шутки и подшучивал иногда над другими. Однажды, когда его приятель — ветеринар устроил подвох, дедушка долго думал, как же отплатить ему такой же ценой. Дело было в том, что ветеринар лечил дедушкиному Самми уши и выписал дедушке рецепт в ветеринарную аптеку. Дед не стал сам и читать рецепт — он и раньше покупал собакам лекарства для ушей. К счастью, в таллиннской ветеринарной аптеке был аптекарь с чувством юмора. Вместе с ним дедушка и посмеялся, потому что на рецепте было написано: «Луйк, Самми. Возраст 12 лет. Прикончить и передать шкуру заготконторе». Слишком черным юмор ветеринара все же не был — ниже все-таки стоял настоящий текст рецепта, так что и на сей раз дедушка смог вылечить уши своего старого друга и помощника на охоте. Однако некоторое время спустя ветеринар сам пришел к дедушке за помощью: у него кончилось лекарство от ревматизма, срочно потребовался рецепт. Дедушка и выписал рецепт. Лицо у него при этом было серьезное. Рецепт был по форме — на латинском языке и все такое, но в переводе на эстонский текст был примерно такой же, какой ветеринар написал на рецепте для Самми: «Прикончить и сдать шкуру заготконторе!» А ниже мелким шрифтом название лекарства против ревматизма.

Оба старых шутника часто сиживали, подначивая друг друга, у дедушки, ели маринованные грибы и пели под аккордеон старинные песни. Некоторые из них были очень смешными, например, такая:

Есть у меня свинья, а шерсти не дает,
а я ей, бездельнице, жрать не дам.

С дедушкой мне всегда было легко и весело, даже о серьезных и грустных вещах он умел говорить так, что ни одна забота не казалась больше неразрешимой.

Дедушка обещал нынешней осенью прийти к нам в класс и рассказать о том, как Эстонский национальный гвардейский корпус маршировал по освобожденному от фашистов Таллинну. Мы еще собирались с ним договориться летом поточнее. Но лето как-то незаметно прошло, дел у меня было столько, что съездить к дедушке с бабушкой я так и не успел… Чем больше я думал о дедушке, тем крепче я верил: явно произошла какая-то ошибка, дедушка сейчас жив и здоров, разучивает на аккордеоне новые мелодии и ждет меня к себе в гости. Бывают же ошибки при сообщениях. Даже с телеграммами случаются всякие истории. Дедушка сам мне несколько раз рассказывал о том, как он послал бабушке телеграмму, когда выиграл первое место среди аккордеонистов на смотре самодеятельности. Телеграмма была на латыни: «Вени, види, вици!» — «Пришел, увидел, победил!». Но пока телеграмма дошла до бабушки, какой-то доброхот успел исправить «описки» и по-эстонски получилось: «Вену ввели кадочку!» Бабушка долго ломала голову, что случилось с ее мужем в городе и что бы могли означать слова телеграммы. В конце концов она решила, что дедушке сделали переливание крови — наверное, он был в таком плохом состоянии, что потребовалось ввести целую кадочку донорской крови. Бабушка проплакала все глаза, пока дедушка не вернулся из Таллинна с аккордеоном, грамотой и призом — радиолой.

Я решил: будь что будет, завтра поеду к дедушке. С ним можно спокойно обсуждать всякие вещи, даже можно рассказать про эту заботу об ОПТ, не опасаясь неприятностей. Дома-то попробуй только заикнись о таких вещах — у отца при одном уже слове «школа» руки сами так и тянутся к ремню. Ну, высечь меня теперь ему не удалось бы, но неприятностей было бы полно: мать плакала бы, Майду кричал бы… На прошлой неделе, когда пропал мой бумажник и вся семья думала, что это отец его прибрал, дома произошел словно бы какой-то государственный переворот. Небось отец тоже наконец почувствовал, как плохо бывает тогда, когда тебя подозревают без причины и наказывают. С того дня он ни капли вина не выпил. Мать считала, что если из-за потери бумажника происходят такие изменения в жизни, то я мог бы в интересах мира в доме каждый месяц терять бумажник, но, конечно, чтобы в нем было не столько денег, как в тот раз…

Я тогда был просто в ярости: сто двадцать рублей и семьдесят шесть копеек, заработанные своими руками, вдруг пропали! Сперва я был уверен, что без отца тут не обошлось. Он, бывало, и трехсотрублевую получку умудрялся потратить за полдня, так что ему ничего не стоит пустить на ветер какие-то сто двадцать ре. Папс, правда, дал честное слово и даже сердито клялся, но мои подозрения только усилились, потому что он пообещал дать мне в день своей получки еще больше денег. Потом выяснилось, что Пилле нашла бумажник в школьном погребе, куда накануне она совершила «экспедицию» с этим новеньким. Я на девяносто процентов уверен, что этот Тынис то ли нашел мой бумажник, то ли просто украл. Но все же стопроцентной уверенности у меня нет, поэтому подозрения пока приходится держать при себе. Другое дело, если бы я действительно был видящим все насквозь следователем, таким, как Ральф, с которым дедушка дружил во время войны.