Половодье

Вошли пять или шесть рабочих во главе со сцепщиком Георге и остановились у дверей.

— Ну как, дядя Георге, написали ваши требования?

— Да, — ответил старый железнодорожник и протянул лист бумаги, исписанный от руки, который Григореску быстро прочитал, положил на стол, чистой стороной листа кверху.

— Это уже устарело. Следствие будет вести молодой прокурор. Месешан отстранен от должности.

— Кем и когда?

— Мною сейчас. Я назначен новым уездным префектом сегодня, ну, скажем, пять минут назад.

В зале воцарилась тишина. Затем Григореску снова заговорил.

— Есть еще вопросы? — обратился он к рабочим.

— Нет, пока нету, — ответили они, пристально и с недоверием глядя на него.

— Ну, тогда всего вам хорошего. Заходите ко мне в любое время, когда вам что-нибудь будет неясно. Для вас у меня всегда найдется свободная минута.

— Будьте здоровы, — ответили члены делегации и направились к выходу.

— Спокойной вам ночи, — сказал и старый сцепщик. Григореску пожал ему руку.

— Не забывай, заходи ко мне.

После их ухода остались только члены бюро. Григореску закрыл заседание, не начиная прений.

— Товарищ Дэнкуш, зачем вы установили здесь телефон, если не пользуетесь им?

— Наверное, я просто не умею по-настоящему пользоваться телефоном, — задумчиво ответил Дэнкуш.

Любопытно, он почувствовал облегчение оттого, что не на нем теперь лежит ответственность, испытывал неловкость от допущенных ошибок и одновременно чувствовал какое-то неясное беспокойство.

— Вот что вы упустили, если говорить теоретически. После прихода к власти государство является главным инструментом революции. Государство! Конечно, — добавил он несколько погодя, — надо опираться на массы, иначе нельзя. Но когда министерство внутренних дел, министерство юстиции и главная прокуратура в наших руках, нечего митинговать, чтобы добиться того, что нам нужно.

Было десять минут одиннадцатого. За три часа Григореску разобрался в ситуации, разрешил все вопросы и теперь ждал вести из Бухареста, которая поступила ровно в одиннадцать. Его утвердили в должности префекта вместо Флореску. Группировке либералов в порядке компенсации предоставили один пост заместителя министра, так что все были удовлетворены. В четверть двенадцатого Григореску поднялся по лестнице в здание префектуры в сопровождении Дэнкуша. Их встретил бывший префект, который уже связался по телефону с министром внутренних дел, лидером его партии. Тот успокоил его. Получит и он компенсацию, ничего с ним не случится. Все же он был бледен и напуган. Передача дел, печатей и прочие формальности длились ровно четверть часа.

К полуночи Флореску был уже дома и застал жену спящей. Он разбудил ее и сказал:

— Зайчонок, я уже не префект.

Зайчонок, который с трудом просыпался, не понял, был ли супруг повышен или снят с должности префекта, потому откликнулся:

— Все к лучшему, деточка, все к лучшему!

— Снова сделают меня депутатом, — вздохнул префект, утешаясь, и лег рядом с женой. «После такого дня, ей-богу, не грех отдохнуть!»

Новый префект остался в кабинете бывшего графа Лоньяй, в кабинете, напоминавшем своей обстановкой господину Флореску склеп: тяжелые серебряные подсвечники над решеткой камина, громоздкая, черного дерева мебель, кресло с гербом, мрачные, темные занавеси с бахромой. В этом огромном и пышном помещении старый граф проработал двадцать лет, радуясь прочности застарелой бюрократии. Никто, даже те, кто пришли после него в 1918 году, не осмелился ничего изменить в строгой обстановке кабинета, каждый, как мог, приноравливался к его атмосфере.

Октавиан Григореску не обратил на обстановку кабинета никакого внимания. Ему предстояло решить уйму вопросов, и он решал их где придется: здесь, или в скромной комнатенке на окраине города, или в железнодорожном вагоне, или во дворце. Теперь он олицетворял власть, но никак этого не выказывал, не подчеркивал какими-либо внешними признаками поведения, а вел себя так же естественно, как обычно.

— Я проголодался, товарищ Дэнкуш, — сказал он. — Не ел с самого утра, а теперь уже за полночь.

Дэнкуш вышел, чтобы достать чего-нибудь съестного, и не нашел ничего, кроме хлеба и домашней колбасы у Кати Ланга. Григореску расстелил на столе большой лист бумаги, вытащил из кармана перочинный ножик и нарезал колбасу тоненькими, экономными ломтиками, как крестьянин в поле.

— Ешьте и вы, — предложил он Дэнкушу.

— Нет, я не голоден, — ответил тот.

Григореску сделал жест, означающий — как вам угодно! — и спокойно принялся за еду.

— В самый раз бы теперь пивка, но где его возьмешь в такой час? Сойдет и вода. — Он прошел в соседнюю маленькую комнатушку, где был умывальник, и напился из горсти.

Вытер ладонью губы, сел за стол, вытянув ноги вперед. Он чувствовал себя хорошо, усталость прошла.

— А теперь — за работу. Дел у нас хватит на всю ночь.

— Товарищ Григореску, — произнес Дэнкуш, — я очень сожалею о тех ошибках, которые допустил сегодня, и в особенности о том, как вы правильно заметили, что довел все до такого состояния. Если бы я вовремя принял меры, то не погибли бы эти люди, ночью и сегодня днем.