Половодье. Книга первая

В воротах показались сельский староста Касьян Гущин и старик из переселенцев Елисей Гаврин. У Касьяна длинный и острый, как пешня, нос, жидкая, похожая на метлу борода распласталась по синей вельветовой жилетке. Первое впечатление, которое производил староста, было безотрадным. Думалось, что, стоит только захотеть этому мрачному с виду человеку, и любого сотрет в порошок. На самом же деле Гущин имел характер покладистый. Стараясь во всем угодить властям, не обижал особо и односельчан, не ожесточал против себя.

Стоило Касьяну заговорить, как мрак на лице рассеивался. Оно теплело.

— Хозяюшке Домне Егоровне и протчим почтение! — проговорил староста, обнажая лысую, вытянутую к макушке голову.

— С поклоном нижайшим и здравия желаем, — робко высунулся из-за спины Касьяна переселенец.

— Здоровеньки булы. Садитесь вот хоть туточки, — Домна освободила от поклажи уголок телеги. — Садитесь.

— Благодарствую. Постоим, хозяюшка. У нас дело не долгое, — ответил староста.

Из завозни вышли Роман и Макар Артемьевич. Младший Завгородний молча кивнул гостям головой и остановился поодаль, гадая зачем вдруг явились староста и этот сивобородый дружок Гузыря. Взгляд Романа, проскользив по грязной, сшитой из мешковины рубахе и коротким, трубочкой, холщовым штанам Елисея, остановился на побитых ногах деда. Они были настолько худы, что, казалось, могли переломиться, сделай Елисей хоть одно неосторожное движение. Не ноги — ходули.

— Чем могу услужить, Касьян Дмитриевич? — разглаживая бороду, медленно произнес Макар.

— Дело, значит, сурьезное, — не знал с чего начать Гущин. — Потому как схода ноне на Петров день не было. Покосы, вроде, по-старому.

Роман насторожился. Неужели Захар Бобров подъехал к старосте и теперь снова добивается размена? От него всякого ждать можно.

— По-старому, говорю. А народу-то поприбавилось. Хотя бы Елисея возьми. Это — первое дело, коли обчество переселенца не обидит. Сами, поди, за счастьем в Сибирь-кормилицу поспешали. И забывать такое никак не полагается.

— Кто ж забывает? — отозвалась Домна. — Памятуем. Все, как есть, памятуем. С землянок жить начали, сохою целик распахивали. А как же?

— Во-во, хозяюшка Домна Егоровна. Так оно и есть! А косил Елисей в прошлом годе, значит, на Прорывском кордоне. Косил бы там и косил. И никто б не потрогал. Да вот лесничество не дает ноне той елани. Что сделаешь? Земли-то кабинетские. Что скажет власть, то и исполнять надо.

— Кабинета ведь нет теперь, — Роман подошел к старосте. — Миколку-царя заарестовали.

— Эдак. Однако приказ вышел, чтоб не дозволять пользоваться царевым достатком. Что прежде выдали обчеству, тем и обходиться. Вот как в волости, в земстве, значит, обсказывают.

— А мы что? Коровенка-то одна и кобыла. Дык и тем пропадать. Ох-хо-хо! Вот, ребятушки, жистя-та! Один расчет на мирское способствие. Чай, только и надежи, — тяжело вздохнул пригорюнившийся Елисей.

— Вот с Елисеем и пришли. Может, в случае чего отдадите на нонешнюю страду остальной покос в Барсучьей. Четверых я, значит, пристроил переселенцев. И Елисея жалко, как мается с семейством.

— Мы бы рады помочь, — сказала Домна. — Только прозевали вы, добрые люди. Отсулили хлопцы покос.

— Кому?

— Захару Федосеевичу. А чего за нужда у нас брать? — жестко спросил Роман.

— Бобров мне как-то насчет Барсучьей маячил. Вот, значит, я и говорю, сходи-ка, Елисей. Выходит, отсулили? Это другое дело. А мы ведь просим только ноне чтоб пострадовать. Елисей ведь тож человек, уважить надо.

— Теперь с Захаром толкуйте, — произнес Макар.

— А нам бумажку, что не насовсем балку берете. По совести, ведь у нас самих нехватка с сеном. Это уж так уступили, коли выкосить не в силах… Видишь, какой я работник. — Роман выставил вперед раненую руку.

— К Захару Федосеевичу, пожалуй, идти не след, — заключил староста. — Не след.

— Куда ему покосу столько-та. Господи! — подавленно проговорил Елисей.

— Всяк по-своему разумеет. У него коней поболе, чем… — Староста подыскивал подходящее сравнение. И, не найдя ничего, смолк. Лицо снова вытянулось и стало мрачным.

Блеснули лукавинкой Романовы глаза. Захотелось ему еще раз ударить по Захару — за хитрость бобровскую, за цепкость его паучью. Да ведь Касьян не станет перечить мельнику. С кем другим еще так-сяк, может и пригрозить староста. А Захара трусит, потому как за богатея стеной подымутся такие же. Да и сам Касьян не из бедных. Батраки и у него не переводятся. Вот ведь сразу по-иному заговорил, когда Захара помянули.

— А, по-моему, надо сходить к Боброву. Покос наш. И мы согласны. Захару и без того сена хватит, — сказал Роман.

— Так-то оно так, да вот… отсулили уж, — староста опустил глаза, кашлянул для солидности в кулак.

— Дело полюбовное. И пересулить можно! Сходите. Пусть Елисей косит! — настаивал Роман.

— Староста сам смаракует. Касьян Дмитриевич лучше знает, как быть, — Домна покосилась на сына.

— Он, вишь, правду говорит, сынок ваш. Правду, правду, — затараторил Елисей. — Уговор полюбовный оказывает. Надо идти к Захару Федосеевичу. Не его покос просим, чужой.