Половодье. Книга первая

И еще была какая-то неудовлетворенность собой. Она поселилась в сердце незаметно и теперь росла с каждым днем. Все чаще Роман ловил себя на мысли, что он упорствует перед чем-то неизбежным, чего сам желает в тайниках души. Взять хотя бы Нюрку. Ведь Роман любил ее. Потом — встреча у озера, и пришла Любка. Назло Нюрке пришла. Но как бы ни взволновала его Любка, как бы ни приковала к себе, Нюрка жила в Романе своей особой жизнью. И выходило, что душа раскололась надвое. И не связать ее, не склеить…

Роман завидовал Петрухе. У главаря кустарей была горячая убежденность в правде своего дела, как и у Касатика, и у тех, с которыми ушел Колька Ерин. И Роман где-то уже коснулся этой правды. Коснулся и испугался ее. А все потому, что сказал себе однажды: живи спокойно, не вмешиваясь ни во что. Но разве можно так?

Когда Роман поведал свои думы и сомнения Якову, тот махнул рукой:

— От безделия это у тебя. Вбил себе в голову всякую ерунду. — Сказал без злобы, однако Романа больно ужалили его слова «За нахлебника считает, — подумал он. — Боится, что сделает больше брата».

И как ни отговаривала мать, Роман с первого дня жатвы был в поле. Работал, не разгибая спины. Соскучился по серпу, а больше, чтоб доказать Якову. По утрам рука невыносимо ныла, и он, стиснув зубы, растирал ее и шел на полосу.

Домна едва поспевала вязать снопы, а Роман не только жал, но и готовил для нее вязки.

— Да ты как ни пожар бежишь, скаженный. Отдохни, — говорила мать, глядя на рубашку сына, мокрую от пота.

— Ничего, мама. Вёдро-то какое стоит! Кончать надо с уборкой.

— Глянь, какой быстрый! Только начал и уже кончать. Ты вот посмотри на Якова да сноху. Те не переработают…

А Яков только посмеивался в усы, наблюдая за братом. Догадывался: неспроста Роман разошелся. Горячий, не перекипел.

Братья разговаривали мало. Когда Яков начинал шутить за обедом, Роман бросал ложку, резко вставал и уходил в избушку. Все провожали его недоуменными взглядами.

— Опять поцапались! — напускалась Домна на старшего сына. — Ты Ромку не тронь!

— Черт бы его трогал, твоего Ромку! — громко, чтоб слышал брат, отвечал Яков. — Как с фронта приехал, так сдурел. Слово скажешь — не так, посмотришь — не так. Вот отделюсь от вас — и точка! Живите, как знаете.

Роман, насупившись, упрямо молчал.

— Вот порох! Того и гляди, что зарежет при случае, — говорил Яков жене.

— Ты тоже хорош, Яша! Подошел бы к нему по-душевному, потолковал бы, как брат с братом.

— Пробовал, да не получается что-то.

— А знаешь, почему не получается?

— Ну, почему?

— Вырос он. А ты его за парнишку считаешь. Вот почему, — сказала Варвара.

Размолвка между братьями окончилась неожиданно. В разгар жатвы вдруг похолодало. Подул ветер. Небо заволокло черными дерюгами туч.

— Будет ненастье! — сказала Домна. — Снопы ярицы дозрели, убрать бы их отсюда.

Ночью на двух бричках возили хлеб в село. Спешили, чтоб управиться до утра, а там отдохнуть часок-другой и, если не случится дождя, продолжать жатву.

Роман и Домна подавали снопы, а Яков укладывал их на бричке. Работали дружно.

— Добре, — оценивала старание сыновей Домна. — Добре, хлопцы!..

И вдруг у Романа подвернулась больная рука, и он, вскрикнув от резкой боли, осел на стерню.

— Сынку! — кинулась к нему мать.

Грузно спрыгнул с брички Яков:

— Что с тобой, Рома?

При свете фонаря была видна сбегавшая по пальцам тонкая струйка крови, рука мелко дрожала.

— Господи! — забеспокоилась Домна. — Да я ж говорила тебе…

Роман завернул рукав рубахи, нащупал рану и, щелкнув зубами, что-то рванул здоровой рукой… Яков рассмотрел у него на ладони какой-то комочек.

— Оболочка от пули, — равнодушно сказал Роман. — Она-то и мучила. Теперь перевязать только, и заживет.

— Ромка! Сукин ты кот, Ромка! — укоризненно проговорил Яков. — Ну, кто ж тебя заставлял работать? А?.. Чего ты никому не сказал об этом? — и тут же вспылил. — А ну, марш отсюда! Сейчас же домой! И чтоб ноги твоей на пашне не было!

Домна сердито покосилась на Якова: нашел время отчитывать! Но Роман рассмеялся. А потом виновато отвел глаза в сторону.

— Прости, Яша. Показалось мне, что коришь. Вот, мол, бездельник приехал, — откровенно признался Роман.

— Дурак ты, Ромка, ох, и дурак! Бесишься и все попусту. Женить тебя надо. И чтоб сразу тройню принесла. Тогда и угомонишься.

— Типун тебе на язык с тройней! — притворно нахмурилась мать.

— А теперь, Рома, домой!

— Да ты что, Яша! И боли-то нет никакой. Теперь только и работать.

После этого Роман стал предупредительнее относиться к брату. Но о кустарях больше не заговаривал с ним. И о Марышкине тоже. Начальник галчихинской милиции следил за каждым шагом младшего Завгороднего. Следил, чтобы однажды посчитаться с ним за своих дружков-объездчиков.

«И за что? — рассуждал про себя Роман. — Эх, попался бы ты, гад, на фронте! Давно бы на том свете сатане прислуживал».

И тут же спрашивал себя Роман, а почему только на фронте? Почему не здесь? Перебить всю сволочь — и уйти к кустарям!

Да, это было бы справедливо. Не за одним Романом охотятся они. И люди бы только поблагодарили. А там пусть хоть тюрьма, хоть каторга. Пусть расстрел.