Половодье. Книга первая

Распрощавшись с Гущиным, Макар Артемьевич отправился за попом. Явились они затемно, к накрытому столу. Отец Василий был в добром и даже игривом настроении. Лукаво подмигнул Якову, кивнул на Варвару, которая суетилась в прихожей. Ободряюще похлопал по плечу Романа. Не горюй, мол. Все перемелется — мука будет.

Домна заискивала перед батюшкой. Усадила его на самое почетное место. С подчеркнутым сочувствием заговорила о трудной пастырской жизни:

— Или родилась людина, или сгинула, или свадьба какая, все идут к батюшке. И всех уважить надо.

— Истинную правду речешь. Именно — уважить… А то еще в книгах божественных разбираться приходится. Оно б ничего, да много там разного наворочено. Черт ногу сломит! Господи, прости мя, грешного!.. Не далее, как вчера, читал «Новыя грозныя слова» отца Иоанна Сергиева-Кронштадтского. О страшном поистине суде божием глаголет святочтимый Иоанн. Складно у него выходит, как по-писаному. Однако загибает. К примеру, о гневе господнем. Оный пастырь говорит, что засуха и дожди безвременные ниспосылаются богом за то, что в головах наших бродят туманы грехов и страстей, а сердца отяжелели объедением и пьянением…

— Брехня! — отрезал Яков.

— О! Истинно, Яша. Я вот замечал, что мужики больше пьют перед урожайным годом. Прошлой зимой, на масленицу, пятерых за пьяное буйство увезли в волость, а пшеничка уродилась. И касаемо суховея — умеренность была, и осень сухая, ясная.

— Ото правда! — согласилась Домна, пододвигая к батюшке чашку с варениками.

Батюшке с двух сторон подставляли стаканы с водкой. Он опоражнивал их, ни с кем не чокаясь. Ел аппетитно. По бороде янтарными каплями стекало на скатерть топленое масло.

— И выходит, что всяк пастырь по-своему разумеет…

— Ото правда! — снова поддержала попа Домна.

— И выходит, что мне на отца Иоанна Кронштадтского наплевать! Может, я сам буду наречен Василием Покровским. А? Подумаешь: Иоанн! Святого Василия палками и воловьими жилами били, в часовне за ноги подвешивали…

Скис батюшка как-то сразу. Все сидел ничего, а потом вдруг ткнулся носом в чашку.

— Самое время, — определил Яков. — Начинай беседу, тятя.

— Сколько попов перебывало в Покровском, а ученее да обходительнее отца Василия не встречалось, — по обычаю издалека начал Макар Артемьевич. — Любому рад услужить наш батюшка. Да как услужить!

— Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять! — поп потянулся к бутылке.

— Хватит! — Остановил его Яков. — Ты, батюшка, послушай, что тятя говорит.

— Наказывай сына своего, и он даст тебе покой и доставит радость душе твоей, — бубнил отец Василий.

— Любому рад услужить наш батюшка, — повторил Макар Артемьевич.

— Да ты, тятя, напрямую с ним. Молодые желают под венец, батюшка. Просим тебя. О милости большой просим, — Яков склонил голову в поклоне.

Отец Василий долго смотрел на Макара Артемьевича тусклыми глазами. Затем что-то вспомнил и заговорил:

— Архиерея страшусь…

— Чего забоялся! — укоризненно покачал головой Яков. — Да никто и не узнает. Мы болтать-то не любим.

— Саном духовным дорожу.

— Мы тебе хорошо заплатим, батюшка, — пообещал Макар Артемьевич.

— Солодовы… бить будут.

— Не дадим в обиду! — сказал Яков. — Не дадим — и точка!

— Не-ет!.. — поп широко вскинул руками и сполз со стула.

— Не хочет гад венчать! — Роман резко отодвинул от себя стакан с водкой, встал.

— Уведите его, хлопцы, черта его матери! — рассердилась Домна. — Чтоб больше и ноги поповской не было у нас! У, пьянчуга!

Братья подхватили попа под руки, поволокли к двери. Он не сопротивлялся.

— Постой-ка, Яша! — хитро улыбнулся Макар Артемьевич. — Вы его обкарнайте. И шабаш! — добавил шепотом.

Яков прихватил с собой висевшие над ларем в сенях овечьи ножницы.

На рассвете попадья подобрала батюшку у ворот собственного дома. Отец Василий что-то бормотал во сне, прислонив к забору остриженную голову.

17

Роман сдержал свое обещание. В тот же вечер был у Гузыря.

— Вот ежели в целости костяк — значится, мясом обрастает. А свежее мясо покрепчее протчих будет, поздоровее, — весело затараторил дед. — Выходился Проня. Смерть, она нахрапом берет. Я так понимаю. Однако Проню не враз свалишь. И отпускать его жалко, паря. Ох, жалко!.. Ребяты денжонок прислали ему на лечение. А на что они нам с бабкой, деньги? Умрем — с собой не возьмем, якорь его!

Гузырь провел Романа в баню. Касатик в темноте крепко облапил парня, будто и болезни никакой не было. Только дышал все еще прерывисто, тяжело. В груди хлюпало.

— Ухожу я, браток. К своим ухожу…

Дед завесил дерюгой окошко, зажег коптилку. И при скупом, красноватом ее свете Роман увидел лицо Касатика. Оно выглядело улыбчивым, бодрым.

— Вот так, браток. Тебя бы взял с собой в товарищи. Верю я тебе, Роман. Как себе самому, верю. Да ты к земле родной прирос. Наскучался по дому. А я — птица вольная, чайка морская. Где ни летать, а все летать. И дома у меня нет теперь. Родители померли, а сестренка без вести пропала. Уж пять лет как ни слуху, ни духу. Красивая была. Вот такие же глазищи, как у тебя. Ленкой звали…

— Худо, значится, одному. Ровно былинка в поле, — сочувственно вздохнул Гузырь.