Половодье. Книга вторая

— Вот спасибо, сестрица, — перевязанная голова облегченно вздохнула и упала на подушку.

После ужина помыли посуду и затопили печи. Варвара, которая дежурила в этот вечер, с завистью смотрела, как Маруся и Любка снимали фартуки, причесывались. Варваре тоже хотелось побывать на столь необычном собрании. Перехватив ее взгляд, Любка пожалела сношеницу:

— Я заменю тебя. Все равно я передумала идти в сельсовет.

— Это отчего ж? — изумилась Маруся.

— Неловко как-то. Пересуды начнутся. Мол, замужняя…

— И не говори! — оборвала ее Маруся. — Уж если на то пошло, так я остаюсь вместо Вари, а вы отправляйтесь.

Выручил Семен Кузьмич. Он ввалился в лазарет промокший. Не погода, а леший знает что! Настоящий ливень. Пока добирался сюда с Борисовки, едва не околел. Даже в ботинках полно воды. Слышите, как чавкает. Это — полная гарантия насморка. Кстати, Геннадий Евгеньевич тоже простыл. Фельдшер встречал его сегодня. Весьма нездоровый вид. Ох, уж эта интеллигенция! А ведь в свое время в экспедициях бывал. Стареем, батенька мой, стареем!

— Помилуйте, а вы чего ж не уходите? — спохватился он. — Отдыхать, всем отдыхать! Я сам подежурю. Не возражайте! Мне необходимо высушиться, а здесь топятся печи.

Варвара так и подпрыгнула от радости. В душе поблагодарила и Семена Кузьмича, и дождик. Все вышло как нельзя лучше.

Повеселела и Любка. С Варварой удобней идти. Если и дома что скажут, так про двоих.

Несмотря на ненастье, в сельсовете собралось немало парней и девчат. Из пожилых тут Гаврила и дед Гузырь. На Гузыре вытертая шинель с чужого плеча. Он сидел в углу, забросив ногу на ногу, и снисходительно поглядывал на молодежь. Дескать, вот мы, начальники, поясним вам про Ленина и про все прочее. Это вам не хиханьки-хаханьки, не гульбища, а серьезный разговор.

Приезжий парень, между тем, говорил по-простому.

— Комсомольцы — это ленинцы. Они вступают в Красную Армию, в партизаны. И не трусят в бою за коммуну, за народную свободу. Вы тоже можете записаться в комсомол. Я вот, например, комсомолец.

— Его зовут Алеша Иванов, — шепнула Любке знакомая девчонка, не сводя восторженных глаз с приезжего.

«И никакой в нем важности. Стесняется даже», — подумала Любка.

Заслонив спиной окно, сутуло замер Илларион Бондарь. При свете лампы на его лице еще больше выпирали скулы, во взгляде была твердость. Илларион порвал с отцом, определился в Покровский полк. И сейчас вот пришел сюда с другими бойцами.

— В комсомол принимаются молодые, — продолжал Алеша.

— Ну, а ежели я пожелаю? Как быть, любо-дорого? Может, я душой помоложе протчих буду, — дед Гузырь кулаком стукнул себя по впалой груди. Стукнул и закашлялся.

— Нет, дедушка, это молодежная организация.

— Вон что, якорь тебя! А ты Ленина видал?

— Не довелось, — вздохнул Алеша. — Ленин в Москве, а я в Омске жил, теперь в Окуневе.

Комната зашумела. В селе кто-то пустил слух, что парень приехал от самого Ленина. Все с нетерпением ждали его рассказа и — на тебе!

«Сказал бы, что видел. Небось не отсох бы язык, — с досадой подумал Гаврила. — А молодежи от этого была б душевная радость».

— Вот мы запишемся в комсомольцы и что же дальше? — поднялся Колька Делянкин.

— Посоветуемся. Для начала песни революционные разучим, декламацию приготовим или пьесу. Я уже попросил Геннадия Евгеньевича, чтоб он сочинил для вас пьесу. Он обещал написать, про Марата. Во Франции такой человек был, Марат. Буржуи его не любили и подослали к Марату одну женщину, и она его убила. Ножом зарезала!..

— Баба, якорь ее! Ишь ты, отчаянная, значится, — покачал головой Гузырь.

Гаврила поднял на приезжего усталые глаза, проговорил с хрипотцой:

— Это хорошее дело. Надо нам молодежь приобщать к революции. А вот им тут одно неясно: что такое пьеса. Верно?

— Не понимаем мы! Пусть расскажет!

Алеша помолчал немного. Зачем-то отодвинул от себя лампу, видно, чтоб не заметили, как он смущен.

— Пьеса это, когда каждый говорит не то, что хочет, а что написано. И люди ходят и представляют, что они и есть французы. А в Марата наряжается кто-нибудь из вас, и в ту женщину тоже. Углем или сажей усы подводят, румянятся…

— Чтобы, значит, никто не узнал? — понимающе кивнул Гаврила. — Да вы вспомните, ребята, как третьего года к нам балаган приезжал на ярмарку!

У молодежи засветились взгляды:

— Ин-тересно!..

Когда начали записываться в комсомольскую ячейку, Любка тронула за рукав Варвару. Шепнула на ухо:

— Пойдем, уже поздно.

Дома Любка налила в корыто теплой воды, принесла из кладовки черный ссохшийся кусок мыла и принялась стирать. Макар Артемьевич подсел к ней поближе. Он любил слушать по вечерам лазаретные новости. И то сказать, отшельником жил он теперь. Никуда не ходил, да и к нему уж никто не заглядывал. Правда, недавно его навестил отец Василий. Пришел пьяный и со слезами молил выпороть Якова и Романа. Не мог забыть поп обиды.

Макар Артемьевич послал батюшку ко всем чертям, а Домна сплюнула и бросила ему вслед:

— У, пьянчуга!..

Подсев к Любке, Макар Артемьевич покучерявил бороду. Спросил, разглядывая радужную пену в корыте:

— Ну, что?