Половодье. Книга вторая

Командир группы — тучный усатый полковник со свекольным носом пропойцы — квартировал в двухэтажном поповском доме. У крыльца прохаживался часовой. Владимир поднялся в столовую по крутой лестнице, застланной пестрым половиком.

Полковник обедал. Перед ним шипело на сковороде сало. На тарелке грудились соленые огурцы.

Владимир представился с достоинством, не робея перед старшим по чину, как в первые месяцы службы.

— Садитесь, милейший, — пригласил полковник к столу. — У меня запросто. Кухня, как изволите видеть, не изысканная. Однако насытиться можно. Вот выпить нечего. Была бутылочка, так мы ее с Егорушкой прикончили. Денщик у меня с германской. Присаживайтесь, милейший.

— Если нужно, я найду выпивку, ваше высокоблагородие, — поспешно сказал Владимир, глотнув слюну. Сегодня он еще ничего не ел.

Полковник оживился:

— Сделайте одолжение!

Владимир принес из прихожей бутылку коньяка, и они выпили по бокалу. У полковника помутнели глаза. Он потерся носом об уголок салфетки и заговорил.

— Да, душа моя, война — великое благо. Она вносит в однообразие человеческой жизни некоторую разрядочку, дает, так сказать, известную встряску. Мне, например, непонятна некоторая истеричность господ офицеров, которые оплакивают покинутые в России имения. Закончится кампания, и мы все будем дома. Нельзя же допустить, милейший, что наш генералитет не наведет порядка в своем отечестве. Это значит вовсе не верить в русскую военную науку. Будто мы и Наполеона не бивали, и не было у нас Скобелева. Кроме того, с нами державы Согласия. А у вас, подпоручик, есть именьице? Где оно?

— Мой отец занимается торговлей, — не поднимая взгляда, ответил Владимир.

— Алтынник. — Полковник расхохотался, схватился за отвисший живот. — Не обижайтесь, душа моя. А родом-то вы откуда?

— Из Покровского, куда мы идем, — мрачно сказал Владимир.

— О, милейший, вам позавидуют. Вы прежде других окажетесь дома. Прижмете к сердцу дорогих родителей и полюбуетесь грандиозным пожаром. Конским хвостом разметете пепел родного очага. Вы почувствуете себя Нероном, душа моя! А государство компенсирует вам все убытки. Вы станете торговать где-нибудь в Самаре или в Нижнем вяленой воблой. Должен вам сказать, что я обожаю вяленую воблу и вяленых большевиков, — полковник снова расхохотался и вдруг захлопал ладонями по столу, игриво насвистывая военный марш.

— Сегодня утром подморозило. Ничего не поделаешь: Сибирь, душа моя! У солдат летнее обмундирование. Впрочем, это хорошо. Будут спешить в Покровское и Сосновку, чтоб согреться. Это в некоторой степени простимулирует их наступательный порыв…

Полковник разглагольствовал, пока не захрапел, откинувшись лысеющей головой к стене. Вошел с чаем на подносе бородач-денщик. Он приблизился к столу на цыпочках, осторожно поставил поднос и замахал волосатыми руками:

— Ч-ч-ч! Пусть они спят. Ночью в карты резались… Со сна их высокоблагородие шибко сердитые. Бушуют-с!

Владимир накинул на плечи шинель и вышел на улицу. Часовой все так же маячил у дома. Промаршировала, свернула за угол рота егерей. Унылые лица. Еле тащат ноги и пылят, как бараны. Совсем разболтались. Больше заботятся о собственной шкуре, чтоб не продырявило ее. А что им империя!

Владимир не заметил, как оказался на станции. У густо дымящего «Сокола» по-прежнему толпились солдаты. Трогали броню и с восхищением прищелкивали языками. Серьезная, мол, штука. Как подойдешь к ней — стволов, что сучков на дереве. Рванет изо всех — небу жарко станет.

У сгруженных с платформ трехдюймовок курили и скалили зубы артиллеристы. Эти выглядели бравее егерей. Владимир подошел к ним и прислушался.

— Значит, перепугался Колчак. Думает, бомба летит к нему в гости, а то не бомба — лапти спускаются, — рассказывал, сидя на хоботе пушки, вертлявый молодой солдат.

Заметив Владимира, артиллеристы притихли. Вертлявый принялся сосредоточенно ковырять землю носком сапога.

Но Владимира не проведешь. Он знал, о чем только что говорили солдаты, чему смеялись. Недавно в Омске был курьезный случай. Среди бела дня над городом пролетел аэроплан красных. Он сделал два круга и сбросил что-то над самой ставкой. Поднялась страшная паника. Попадали на землю часовые, охраняющие поезда верховного и Жанена. Шоферы забрались под автомобили. В самом здании ставки началась давка в коридорах. Все с ужасом ждали, что вот-вот должна разорваться бомба.

Но взрыва не последовало. У подъезда управления железной дороги нашли лишь пару новых лаптей, а в них 80 рублей денег и записку. На помятом клочке бумаги было написано: «Омскому правителю Колчаку. От души соболезную вашим неудачам на фронте. Посылаю лапти, чтоб удобнее было бежать из Омска. А на 80 рублей, ваше превосходительство, купите сала и смажьте им пятки, чтоб лапти не потрепались. С почтением бывший полковник вашего воздушного флота Борейко».

Узнав о выходке Борейко, Владимир никак не мог простить себе, что не донес на этого изменника контрразведке.