Половодье. Книга вторая

— Вот и Косте амба, — грустно сказал Касатик, которого беспокоила та же мысль. — Сложил да и унес с собой песню. Эх, братва! И отчего это так в жизни выходит? Что ни герой, то гибнет. А которые на печи сидят, до ста лет доживают. Нехорошо выходит.

— Что человеку на печи сделается, — вздохнул Роман.

— А мне не нужно ста лет. Дай мне десять, да чтоб были они горячими, чтоб успеть мне свести счеты со всей контрой. Мол, прожил Касатик самую малость, а спасибо ему. И чтоб сняла бескозырки вся Балтика. На крейсерах, на дредноутах, на миноносцах. Вот как я хотел бы помереть. А закопать меня велел бы рядом с Мишей Русовым… Да жить мне много положено, вот в чем дело.

— И живи!

— И жить буду. А чего мне? Жратва есть, табачок есть, дружки есть. Бабу найдем, красавицу писаную. Ну, уж коли не найдем, возле матушки пробьемся. Ждет, поди, меня. Самогонку на вишне настаивает, пироги с картошкой и луком печет…

Бойцы засмеялись. Ну и Касатик! О чем бы не заговорил, а непременно на шутку переведет. Не получается у него по-серьезному. Однако, это в обычае у многих флотских. Плавают себе по морям да зубы моют.

Из темени, со стороны позиции, занятой мотинским и тиминским взводами, выскочил на коне Мефодьев. Спешился, подошел, шурша подшитыми кожей брюками-уланками.

— Посылай, Завгородний, разведку. Будем прижиматься к белым. С рассветом ты ударишь противнику в лоб. Устьянцы и сосновцы начинают обход слева, затем в бой вступит наш правый фланг. Я буду там. Держи связь, — возбужденно говорил Мефодьев. — Сколько лент у пулемета?

— Две, — ответил Касатик.

— Пришлю еще одну. Завтра у нас будут патроны, — сказал Мефодьев. Он весь горел. Сердцем он бросился бы в атаку сейчас, но, не зная вражеской обороны, можно понести большие потери.

Роман сам пошел в разведку. Точнее — он не пошел, а пополз по-пластунски, поправляя на животе кобуру. Ползти было трудно, дрожали руки, пот струйками стекал по лицу. Наконец, Роман приблизился к узкой полосе сосняка, что отделяла село от елани. Замер, прижимаясь к земле. Прислушался. В селе потявкивали собаки, стучали колеса брички, хлопали двери. Доносились еще какие-то звуки.

«Не спят», — подумал он о карателях, продираясь через траву к леску.

Вот и сосны, сумрачные, молчаливые. Они здесь круто взбегают на пригорок. Из этой согры Роман наблюдал с Петрухой за селом, когда ходили к деду Сазону. Где-то неподалеку изгородь поскотины, а левее — переулок и гать. Наверное, беляки окопались на краю огородов. Тем лучше для партизан: они подтянутся к леску и отсюда начнут атаку.

Прячась за стволы деревьев, Роман подполз вплотную к позиции противника. Услышал разговор.

— А в станицах что? Та же катавасия. Расказачиваются станичники, — говорил кто-то грубым голосом.

— Молодежь дезертирует. Вот какие дела, — согласился другой. — Нужно ждать, что еще куда-нибудь поедем на усмирение.

И снова бас со вздохом:

— Уж когда все кончится.

Отходил Роман посмелее. Теперь он знал, что в леске нет карателей. Скорей бы добраться до взвода и можно занимать новый рубеж.

Роман послал к Мефодьеву связного сообщить о вылазке. А сам прибросил, как расположить взвод у кромки бора. Пулемет, конечно, нужно поставить так, чтобы он простреливал переулок и гать и с фланга прижимал противника во время атаки партизан. Группу бойцов, которую поведет Роман через гать, вооружить бомбами. Их во взводе шесть: четыре «лимонки» и две бутылочных.

— Как бы ребятишек да баб не пострелять. Атаманцы сидят в самых огородах, — с тревогой сказал Роман притихшему у пулемета Касатику.

— Не постреляем, — раздумчиво протянул тот. — Они попрятались… Пока ты, Рома, ходил в разведку, я лежал вот и думал про себя.

— И что же надумал?

— Да ты постой… О себе я смыслю так. Если бы меня спросили, чего ты хочешь, Касатик? Я б, конечно, ответил, что главнее всего человеку пожрать. Ну, а главнее главного? Вот тут бы и сказал я про контру. Хочу, мол, чтоб конец ей пришел, чтоб похоронить ее на веки вечные. Ну и рассудят: если хочешь, так и станется по-твоему. Откроешь глаза, и ты не увидишь больше мироедов. Нет, скажу, шалите. Не согласен я на этакие штучки. Я сам должен удавить мировой капитал, вот этими самыми руками! Верно, а?

— Может, и верно, — тяжело вздохнул Роман. — Да народ мира хочет. Я б не противился, если б контра сама себя раздавила и дала людям жить. А мне немного надо. Чтоб земля была, да никто мною не помыкал. Так и другим мужикам. Вот тогда к нам и счастье придет. Все можно сделать, коли человек сам себе хозяин.

Вернулся связной. Еле нашел Мефодьева. Приказал главнокомандующий повременить менять позицию, пока нет ничего от других разведчиков. Похвалил Романа за расторопность.

Но елани разлилось густое молоко тумана. Очистившийся от туч край неба стал понемногу светлеть.

Романом овладело нетерпение. До каких еще пор ждать!

— Наконец-то! — воскликнул он, поднимаясь навстречу Мефодьеву.

— Пошли! — махнув рукой в сторону Сорокиной, сказал Ефим.