Половое воспитание Августа Флана

Его голый меч вырвался, освобожденный, наружу. Воздух неимоверно возбудил его оголенную плоть. Она рукой подтолкнула его бедра на себя, и он опустился прямо на ее тело. Оба издали какой-то неведомый вздох блаженства. Его член утыкался и ерзал прямо на ее холме, и волосики, слегка дразня, щекоча и покалывая, возбуждали его все больше и больше. Он исцеловывал Леночкину шею. А она, извиваясь все сильней, дрожа, невольно развела ноги. Август неожиданно почувствовал, что проминается, утопая, проваливаясь между ее нежных ножек, которые тут же молниеносно и сильно сжали его меч. Такого блаженства он не испытывал еще никогда. Он был зажат в теснейшем пространстве. Август задрожал с головы до ног, словно перед последним рывком… И он бы сделал этот рывок прямо сейчас, если бы знал как. Леночка непроизвольно то сжимала, то разжимала бедра, дико возбуждая его. Его меч уже был параллельно входу в ее ножны, и она, то раздвигая, то сдвигая ноги, невольно ласкала его плоть своей плотью, все сильней и сильней.

Неосознанно он стал восклицать:

— Сдвинь!.. Раздвинь!.. Сдвинь… Раздвинь…

Что она и так делала безостановочно, прижимая его член с достаточной частотой. Меч был зажат в треугольнике: между внутренними бедрами и аркой, соединяющей их. Но наружной частью арки, ее разрезом, а не внутренней. Он еще не знал, что в арку можно и нужно входить, что в арку можно вставлять, что в арку нужно вгонять… И влагать, отсюда и слово — влагалище. (Не самое красивое слово в русском языке, но что поделаешь, пристойней нет. А жаль…) Август по наивности считал, что это самое большое блаженство, которое он получал, от сжимания и разжимания ее ног. Откуда же ему было знать! В школах ничему подобному не учили, и институтов соития еще не догадались создать. За исключением, может быть, гейш, но это другое. И гейши б ему сейчас не помогли… Его головка мяла боковые лепестки входа, вжимаясь в них и придавливая их. Он наконец почувствовал, как ее тиски, сладкие, твердые и мягкие — повлажнели. Теперь ему стало чуть легче скользить, двигаться и вжиматься в нее.

— О, мой любимый… — неожиданно прошептала Леночка, и он забился в тесно сжимаемом треугольнике.

— Сдвинь… раздвинь… сдвинь…

Она послушно все выполняла. Уздечка была дико напряжена и доставляла Августу больно-сладкие ощущения. Ему казалось, что сейчас все лопнет и разорвется. Его головка проникла и попала теперь туда, где начинался разрез ее попки, ниже крестца. В этот момент Леночка специально приподнимала бедра, чтобы дать ему проскользнуть, и еще сильнее, как ножнами, охватить его клинок. Она стонала и блаженствовала, когда этот раскаленный, упругий, как мускул, меч разрывал ее сдвинутые ноги, вдавливаясь и со всей силой упираясь в ее сокровенное теснилище, подминая все под себя — собой — у входа. Она чувствовала, как загадочная влажность исходит из того места, что называлось на ту же букву «в» и доставляла ей неведомое удовольствие, в результате чего она со стоном сильно сжимала руками плечи и шею Августа Флана. Было ли это его половое воспитание? Безусловно — да.

Они оба еще не знали, чем заканчивается такое возбуждение, от которого все разрывается внутри, и как дать ему выход, натянувшемуся, восставшему и накопившемуся.

Они терзали и ласкали тела друг друга, пока, обессиленные, влажные, вспотевшие, не познавшие удовлетворения, не разделились, впившись дикими поцелуями в дрожащие шеи, оставляя на них неописуемой величины и цвета следы своей страсти.

Временами до этого Флану казалось, что его отросток сломается и оторвется, зажатый треугольником ее ног. И теперь он ощупывал рукою свою плоть, чувствуя, как ее нежные волоски у самого входа… натерли его уздечку. Леночка, все еще перевозбужденно дыша, задыхаясь, целовала его шею, щеки, уши. И что-то шептала, но что, он не мог понять.

Обессиленные, перевозбужденные, они слились в прощальном объятии и так долго-долго лежали молча.

В течение целого месяца все продолжалось в том же духе: плоть терла плоть, сминая, но не проникая внутрь. Теперь Леночка умудрялась, спустив трусики, привстав на носочки, обхватывать его всунутый меч своими ножнами, стоя в подъезде. И сладко-сладко тереться друг о друга. Какое блаженство испытывали оба от касания частей обнаженного тела, темноты, боязни открываемых дверей и воздуха — овевающего и дико возбуждающего своей свободой их половые органы!