Польская линия

Я читал списки призывников, получивших медицинское освобождение от воинской службы, и диву давался – почему раньше никто не обратил внимания, что из семидесяти призывников, прибывших в губернский центр из Дорогобужа, двадцать признаны «негодными к службе в военное время», а из Рославльского – сорок из восьмидесяти? Если оценить общее количество парней, представших в марте тысяча девятьсот двадцатого года перед комиссией, то количество «белобилетников» составило почти сорок процентов! Если в округленных цифрах, то в марте РККА «недополучила» пятьсот человек, в апреле четыреста, в мае – семьсот, а в июне – тысячу. Две тысячи шестьсот человек за четыре месяца! Это же четыре батальона, а по меркам гражданской войны – так целый полк.

Удивительно, но в январе-феврале двадцатого года количество освобожденных от воинской службы составляло пять процентов. Не сказать, что мало, но не так и много – все в пределах разумного. Насколько помню, в двадцать первом веке от армии получали освобождение около двадцати-двадцати пяти процентов призывников, но в будущем и количество врачей, задействованных на медкомиссии, увеличилось, и медицинские возможности тоже, да и количество болезней, по которым положено освобождение, расширилось. В двадцатом же году двадцатого века призывников осматривал врач, а то и фельдшер, бывший и за терапевта, и за хирурга, и за окулиста, и за психиатра, а уж про таких специалистов, как отоларинголог с невропатологом, никто и не слыхивал, равно как и необходимость призывнику сдавать анализы. Если что-то жидкое и несли, то лишь самогон. И это не только в Красной армии, но и в белой.

Помимо крестьянских парней прежде не нюхавших пороха, комиссия активно «рубила» и бывших офицеров. Я подсчитал, что из пяти тысяч потенциальных военспецов стоявших на учете и позарез нужных РККА, за четыре месяца освобождение получили двести человек. Етишкина жизнь! Я в Архангельске из сил выбивался, чтобы отправить товарищу Троцкому две сотни ротных и батальонных командиров, тщательно отфильтровывая бывших белогвардейцев, а здесь, похоже, медкомиссия старалась не допустить их на фронт. Причем врачи не утруждали себя диагнозами, вписывая в качестве причины освобождения все те же «грыжи» и плоскостопие. Нет бы, для разнообразия, добавить врожденный сифилис, эпилепсию или энурез, столь любимый современными мне «косарями».

Если почти три тысячи человек не полученных Красной Армией – не вражеская диверсия, то что тогда считать диверсией? Вывести из строя пехотный полк не пролив ни капельки крови – высший пилотаж, мечта диверсанта! А если сюда присовокупить дезертиров и «уклонистов», то набирается целая дивизия. М-да.

Пока Артузов выяснял, на месте ли Феликс Эдмундович, не собирается ли Председатель посетить Юго-Ззападный фронт (тогда и ехать не нужно, встретимся на месте), я занимался допросом доктора Митрофанова. Врач призывной комиссии, чья подпись украшала справки об освобождении от службы, уже пережил первый допрос, проведенный сотрудниками Смоленского губчека, и упорно не желал давать показания, упирая, что он все делал правильно, и пусть медицинская комиссия доказывает его вину. В ином месте, к доктору уже давно применили бы методы физического воздействия, но в ведомстве товарища Смирнова это было категорически запрещено. Что ж, похвально. Жаль только, что теперь допрашивать доктора пришлось мне.

Передо мной сидел классический земский доктор – в костюме-тройке, галстуке-бабочке, с бородкой, начинающей лысеть шевелюрой и в пенсне, поминутно спадавшим с породистого носа. Этакий постаревший Антон Павлович Чехов.

Записав в протокол, что гражданина Митрофанова зовут Евгением Николаевичем, от роду ему пятьдесят пять лет, родился в городе Казани, закончил отделение медицинских наук Московского университета, практикует в городе Смоленске с одна тысяча девятьсот пятого года.

Не знаю отчего, но сегодня мне не хотелось «убалтывать» доктора. Потому, я подошел к делу прямо.

– Итак, Евгений Николаевич, – улыбнулся я доктору. – Скорее всего, вас расстреляют. Да что там – вас всенепременно расстреляют. У меня к вам деловое предложение – вы возьмете на себя всю вину, тем более, что ваши подельники дружно указывают на вас, как на главного инициатора преступления.

– О чем это вы? И почему меня должны расстрелять? – возмутился доктор. – Все мои заключения выписаны в соответствии с состоянием здоровья пациентов, то есть призывников рабоче-крестьянской красной армии. Если вы сомневаетесь, то губисполком должен создать медицинскую комиссию, привлечь к работе докторов из Москвы, из других городов.

Эх, дорогой доктор, в каком году ты застрял? Или не понимаешь, с кем ты имеешь дело? Странно.

– Московских врачей в комиссию? – поинтересовался я.

– Разумеется. Московские медики будут более непредвзятыми, нежели наши.

– А не посоветуете, кого нам лучше привлечь? Я-то не из Москвы, тамошних докторов плохо знаю, – развел я руками.

– Думаю, следует привлечь профессора Преображенского, можно докторов Потехина, Гринфельда, Зеленько.