Польская литература ХХ века. 1890–1990

Ружевич продолжил главную тему своего творчества, получившую яркое поэтическое воплощение в 40-50-е гг. – тему войны и оккупации. Память о них не исчезает. «Наши памятники / имеют форму дыма / восходят прямо к небу» («Памятники», 1958, пер. Б. Слуцкий). Но все большее место в его поэзии занимает тема личности в современном мире, а память о военных годах выступает в новой функции: к ней восходят критерии нравственного максимализма в оценке поведения человека, она призвана противостоять моральному эгоизму мещанского бытия; драматической полосой истории как бы проверяется сегодняшняя этика. Ценности, уничтоженные в годы войны, так и не возродились, и окружающая поэта действительность – это цивилизационная свалка, где хаотично смешаны продукты индустрии, газетные информации, поведенческие стереотипы, языковые клише. В этом мире нет места для поэзии прекрасного. Материалом для творца отныне может служить только низкая материя жизни: «поэт свалки ближе к правде / чем поэт облаков / свалки полны жизни / неожиданностей» («Дидактический рассказ», 1962).

Книга стихов «Зеленая роза» вводит новую проблематику – угроза духовной жизни человека со стороны современной цивилизации, кризис культуры. Особенно выразительны эти мотивы в стихотворениях, навеянных поездками в Италию, в поэме «Et in Arcadia ego» (1961). Непреходящи и прекрасны творения великих итальянских мастеров прошлого, но в современную эпоху, «после Освенцима» «земной рай», каким казалась Италия поэтам XIX в., невозможен. И здесь победила автоматизированная цивилизация, враждебная искусству и человеку, породившая стереотипные восприятия и чувствования. Р. Пшибыльский так определил один из ключевых мотивов поэмы: «Банальность, уродливость или причуды, убогая манерность, лишенная черт большого стиля, доминируют в искусстве массовой культуры столетия. Когда-то я считал, что Ружевич, как сюрреалисты, убежден в том, что современный художник должен полюбить эту уродливость. Я ошибался. Поэт хотел показать угрозу банальности, враждебной эстетической функции. Банальность, наполняя мелкие души „опустошенных людей“, ослепляет современного человека и лишает его возможности понимать красоту и мудрость давней культуры. Выкапывается пропасть между современным человеком и средиземноморской традицией. Красота Италии теряет свою культуротворческую силу. Она банально воспринимается, банально переживается, банально описывается. Она не затрагивает умы, не влияет на души. Творения мастеров постепенно становятся экспонатами в музее умершей красоты»{141}.

В поэме описывается военный парад:

под солнцем над голубым заливом
шагает разноцветное яркое войско
развеваются черные перья
играют оркестры танцуют солдаты
ведь никто здесь не будет убивать
солдатик в танке
прекрасен как ангел
он никогда не сгорит

Под красивыми мундирами поэт видит изувеченные тела с поля битвы. Эстетизации военщины он противопоставляет картину массовых военных захоронений, используя для этого строки из своего стихотворения «Маска», открывавшего его первый поэтический сборник «Беспокойство»:

При раскопках в моей стране находят черные
головы залитые гипсом гримасы смертного смеха

Творчество Ружевича заметно повлияло на развитие польской поэзии. Под его воздействием сформировалась поэтическая школа с общей проблематикой, кругом тем и известной общностью средств выражения, складывающаяся при этом из ярких поэтических индивидуальностей.

Как и у Ружевича, пронизана раздумьями автора о сложностях ХХ в. поэзия В. Шимборской. Изящная по форме философская лирика Шимборской полна глубоких смыслов жизни – любви, бесконечности истории и преходящей человеческой жизни, о призвании человека, заключающемся в творчестве. Присущий человеку дар художественного воображения позволяет ему овладеть миром; его рука, «порождение ласта», покоряет природу – она высекла искры из кремня, построила ракету. Человек, возможно, «умора» вселенной и вечности, но он утверждает в истории свое право на волю, мысль и деяние:

Ибо он все-таки есть,
воистину состоялся
под одной из звезд провинциальных.
По-своему живучий и весьма динамичный.
Для бренного выродка кристаллов
довольно всерьез удивляемый.

(«Умора». Перевод А. Эппеля)