Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Одну из главных причин неудачи борьбы за независимость Польши демократы видели в неразрешенности крестьянского вопроса. Об этом писал Гельтман, анализируя опыт восстания 1848 г. в Галиции: он считал, что спасти галицийское восстание могла только «немедленная, добровольная, безусловная ликвидация барщины» – акт, который «нейтрализовал бы враждебность крестьянства», сделал бы его участником борьбы и обеспечил его участие в революционном правительстве. Поэтому именно с разрешением крестьянского вопроса как «одной из наиболее жизненных проблем» Польское демократическое общество связывало «основную надежду на восстановление Польши из упадка», как об этом было заявлено в циркуляре Централизации 29 июня 1858 г. и подчеркнуто на страницах ее печатного органа: «Независимость нации и свобода народа – одно и то же». Провозглашался лозунг: «Через равенство, свободу и братство польского народа – независимость всей отчизны!». Одним из аргументов демократической эмиграции при утверждении принципов «равенства и братства» было обращение к прошлому, но, анализируя польскую историю, она ее идеализировала: Гельтман вслед за Лелевелем доказывал, что феодализм в Польше представлял собой «наносное явление», привнесенное с Запада. «Еще века назад, – говорил он в речи на похоронах Лелевеля в 1861 г., – мнимая христианская цивилизация Западной Европы отравила ядом эгоизма наше общество […], дети одной матери порвали соединявшие их узы гражданского братства, разделились на классы». По его утверждению, «этот несчастный разрыв, вызванный чуждым духом, перенесенный из края, где рабство существовало вечно, в страну, где его никогда не было, явился главным источником слабости» Польского государства и привел его к гибели. Газета «Demokrata Polski» отмечала, что «зависимость крестьян составляет […] основу раздвоения […] польского общества», и требовала ее уничтожения. Как и прежде, Польское демократическое общество выдвигало программу освобождения крестьян и наделения их землей в собственность, однако праволиберальное крыло ПДО намечало осуществить это не революционным путем, в момент национального восстания, а после его победы, в виде акта «благодеяния» со стороны помещиков. Лелевель рассчитывал, что помещики используют те возможности, которые открывали перед ними реформы, проводившиеся в это время царским правительством, и решат крестьянский вопрос, выступив в роли «благодетелей». При этом он предусматривал передачу земли крестьянам не обязательно безвозмездно, а в форме выкупа или очиншевания, сам же процесс регулирования отношений между крестьянской гминой и панами отдавал в руки избираемой на сеймике шляхетской комиссии. Что касается Гельтмана, то он выступал за бесплатную отмену барщины, но также надеялся на «сознательность» шляхты, которая должна «пробудить в себе глубокое убеждение, что […] нет никакого различия между ней и крестьянином […], что всем жителям страны […] принадлежат в равной мере все блага общественной жизни, что угнетение народа представляет собой смертный грех ее предков», повлекший за собой кару – «политическое рабство». Демократы опасались, что царское правительство может провести в Королевстве Польском крестьянскую реформу, опередив шляхту, и это создаст еще более глубокий разрыв между классами польского общества, станет «костью раздора», брошенной для их разъединения. «Если адский замысел разъединения нас на две части будет приведен в исполнение, если наш народ будет видеть в царе своего благодетеля, а в шляхте врага, – писал Гельтман, – то никакое восстание, даже поддержанное иностранной помощью, не вернет нам родины». Обострение отношений могло вызвать революционное выступление крестьян против панов, и это страшило Централизацию. Поэтому она приветствовала шаги помещичьего Земледельческого общества в Королевстве Польском, направленные на сближение с крестьянством. Газета «Demokrata Polski» растроганно описывала сельские праздники, которые проводило Земледельческое общество, организованные помещиками и ксёндзами сцены «братания» с народом. «Это были, действительно, сцены единения шляхты с крестьянством, – писала газета. – Рассматривая согласие деревни с фольварком как якорь спасения родины, помещика и ксёндза как естественных посредников между Польшей и сельским людом, мы могли только утешаться, когда […] видели польскую шляхту проникнутой потребностью привлечь к себе польское крестьянство, признающей за ним право, думающей о наделении его землей в собственность, ставящей целью своих трудов подъем условий его существования, просвещения и обычаев; польских ксёндзов – выступающими с пальмовой ветвью мира между враждующими классами и горячо заклинающими их побрататься, а сельский люд – великодушно прощающим прошлые несправедливости и верящим в искренность нынешних стараний о его будущем благе». В соответствии с этими словами газета одобряла также поведение украинских крестьян, которые во время бунта 1855 г. якобы «протягивали шляхте братскую руку»¹⁸⁰.