Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Эмигрантская общественность не ослабляла внимания к славянскому вопросу. Интерес к нему возник еще в начале 1830-х годов. Эту тему развивало польское Историческое общество в Париже, а в 1835 г. там возникло Славянское общество. Оно объединяло, главным образом, сторонников аристократической партии и просуществовало недолго. В начале 1840-х гг. в Париже появился польско-сербо-болгарский комитет, тогда же (в 1841–1843 гг.) выходил научный журнал «Sławianin», издававшийся А. А. Стажиньским, а Г. И. Боньковский издавал «La Revue Slave» («Славянское обозрение»). В конце мая 1848 г. Циприан Робер, редактор журнала «La Pologne» сплотил вокруг себя многих польских эмигрантов и создал в Париже Славянское общество. Журнал призывал объединиться в «нерушимом союзе» все славянские народы, живущие между Россией и Германией. Впрочем, возможность включения России в славянскую федерацию не отвергалась категорически, но подразумевалось, что это будет Россия в чисто славянской форме, преображенная, избавленная от царизма и петербургской «котерии германизма». Поэтому «La Pologne» интересовалась российскими новостями и ловила отголоски революционных настроений и событий в империи, в частности, отметила раскрытие группы «петрашевцев». Одной из главных целей она считала «поддержку российских патриотов в их благородных усилиях свержения автократии». В программе издания говорилось: «Поляки всей своей историей и благодаря героическому посвящению себя делу свободы получили право составить авангард и резервную силу в священном восстании всех угнетенных славян против своих угнетателей». О миссии Польши среди славян писал и орган Чарторыских «Trzeci Maj» в ряде статей, опубликованных в 1838–1840 гг., а с 1849 года в руки консерваторов перешло и издание «La Pologne». К консервативному лагерю принадлежало большинство из 160 членов Славянского общества. «В этом парижском славянском обществе встретились все активные сторонники Чарторыского и Рыбиньского», – писал впоследствии Я. Н. Яновский, вышедший из его состава, так же как и Станислав Братковский. С партией Чарторыского и с Ф. Духиньским были связаны также славянские общества в Венеции и Турине. Характерно, что они назывались обществами «эмансипации славянских народов» и являлись центрами пропаганды. Не удивительно, что князь Адам весьма заинтересовался организацией еще одного центра влияния и в 1840 г. принял, наряду с Гиеронимом Наполеоном Боньковским и Кристыном Островским, активное участие в создании при парижском институте Коллеж де Франс кафедры славянских языков и литературы, которая «должна была явиться угрозой для России и отрадой для Польши». Первым профессором кафедры стал Адам Мицкевич, позже его сменил Циприан Робер. Лекции читались на французском языке, но они привлекали внимание как французской общественности, так и ряда российских слушателей. Со стороны же польской эмиграции они вызвали острую реакцию: Мицкевича упрекали за провозглашение им мессианистских идей Товяньского, за то, что он стремился проанализировать не только исторические причины и истоки «розни» русских и поляков, но и выяснить, «какова может быть основа будущего единства» двух славянских народов. Критики поэта указывали, что «все неумолимое прошлое, потоки крови и страдания уже трех поколений» поляков «разделяют» их с русскими и «навсегда разобщают». Раздражение вызывало и представление Мицкевичем богатой истории и культуры русского народа, поскольку поляки считали себя намного эмансипированнее других славянских народов и претендовали на первенство в славянском мире. На этой позиции стояли не только политики консервативной партии, выдвигавшие решение польского вопроса на первое место, прежде решения всех других проблем славянского мира, но и представители демократической эмиграции. Так, Я. Н. Яновский и С. Братковский протестовали против провозглашенных парижским Славянским обществом основ славянского союза, при которых «Польша должна была бы утратить свой независимый быт и свою самостоятельность». Они утверждали, что хотя союз должен опираться на принципы равенства, но «ни одна славянская нация не может сравниться с польской национальностью», которая «имеет право требовать» от других славянских народов «восхождения к вершине ее политического и национального устройства, разрыва с фальшивым конституционализмом и династическими интересами». Аналогичные аргументы приводил Г. Каменьский, также заявлявший о невозможности равенства народов в славянской федерации: «Ни одна […] славянская народность не может идти в сравнение с польской национальностью, – считал он. – […] Поэтому даже если бы свободный союз славянских народов осуществился, Польша не могла бы играть в нем роль одного из швейцарских кантонов или одного из объединенных американских штатов». Подтверждение такой позиции впоследствии дал Виктор Гельтман. Он писал: «Когда панславизм заморочил головы славянам, влачившим австрийское и турецкое ярмо, они, как каждый угнетенный долгим рабством народ, испортили свой характер хитростью, незнакомой Польше, которая, веками ведя независимую жизнь, сумела сохранить свой первоначальный дух во всей чистоте». Гельтман подчеркивал, что славянские народы освободились от своих заблуждений, от надежд на царскую Россию и «начали думать о самостоятельном движении, об освобождении от всякого чужого насилия объединенными силами всех славян». Пресса Польского демократического общества акцентировала противопоставление демократического славянского единства царскому панславизму. Как считала газета «Demokrata Polski», именно в «подчеркивании общечеловеческой демократической и прогрессивной идеологии польская политическая мысль занимает свои достойные внимания позиции, в том числе и на фоне 1848 года». На этом фоне славяне, так же, как венгры, румыны и итальянцы, были естественными союзниками поляков, поскольку все они находились под игом Габсбургов. Поэтому Польское демократическое общество в воззвании к славянам 29 декабря 1848 г. звало их к совместной со всеми угнетенными народами борьбе против идей легализма и австрославизма и предупреждало, что «их свободы падут под косой, которой победивший абсолютизм пройдется по жниву всеобщей вольности»¹³⁸.