Польская Сибириада

Калючее продолжало интересоваться судьбой арестованных. Среди ссыльных кружили самые разные слухи и домыслы. Люди, особенно соседи из Червонного Яра, хотели знать, что с ними стало.

Комендант Савин вместе с Барабановым на собраниях бригад, в бараках, представляли свою версию событий, рассказывали, как они успешно выявили среди ссыльных врагов советского государства рабочих и крестьян. Они же огласили приговор, вынесенный Корчинскому, Лютовскому и Бялер.

— Имейте в виду, граждане: советская власть к врагам беспощадна! Не слушайте их, с ними надо бороться, как с бешеными псами. От советской власти ни один враг не скроется.

— Боже праведный! Двадцать лет в тюрьме, представляете?

— Напугать нас хотят, сукины дети!

— И за что, за что! За то, что наших детей учили читать и писать?

— Трудовыми лагерями каторгу называют! Совсем ребенок — и десять лет! Знал я дочку Бялера.

Родителям не сообщили адресов, по которым можно было бы отправить весточку приговоренным.

— Придет время, сами вам напишут.

На вопрос, кто эту троицу выдал, кто донес на них в комендатуру, все отвечали по-разному, терялись в догадках. Жители первого барака с самого начала подозревали Ирэну Пуц. Еще в эшелоне она прослыла вертихвосткой, без стыда таскалась с красавчиком-комендантом.

В Калючем дурная слава за Ирэной Пуц закрепилась. Только первые несколько дней ходила она вместе со всеми на работу в тайгу, а потом ни с того ни с сего оказалась в столовке в качестве помощника повара. Известно, такую работу без протекции комендатуры не получишь, не говоря уже о том, что Ирэна даже картошку чистить не умела. В ответ на расспросы баб, как ей это удалось, Ирэна пожимала плечами:

— Повезло, и все тут.

Не много времени потребовалось, чтобы все Калючее узнало, что Ирэна Пуц — любовница заместителя коменданта, Барабанова. В Калючем невозможно было что-то скрыть. Обе стороны внимательно следили друг за другом, хотели знать друг о друге все. Ссыльные замечали и комментировали каждый шаг энкавэдэшников. Не удалось скрыть и интимной связи Ирэны Пуц с Барабановым. Выследили их любовные свиданки уборщицы из комендатуры, а одна даже вроде видела Ирэну в постели с пьяным Барабановым. В первый барак эту новость принес Бялер, которого комендатура время от времени занимала на своем объекте. Случилось это задолго до ареста. Разговорились они как-то с Даниловичем, вот Бялер и рассказал, как он их случайно увидел вместе.

— Может, по делу зашла? Всякое бывает, — отмахнулся Данилович.

— А я разве говорю, что не по делу? Только скажи-ка мне, Данилович, что это может быть за дело такое, когда баба крадется утром, как вор, в квартиру мужика, когда она долго-долго там остается, когда выскальзывает оттуда тайком, красная, как бурак, волосы поправляет, как курица, которую петух топтал, а потом он выходит, ширинку проверяет, не забыл ли застегнуть, и глазки у него такие масляные-масляные? Насколько я в этом разбираюсь, известно, какое такое дело было у нашей пани Ирэны с рыжим Барабановым. Ну скажи ты мне, Юрек, такая красивая женщина и такой урод? Ну скажи? Впрочем, это я так просто, к слову пришлось, мне-то какое дело?

Аресты явились для Ирэны такой же неожиданностью, как для остальных. Арестованные еще сидели в «каталажке» в Калючем, когда Барабанов вызвал ее на свидание. Спешил куда-то, налил водки в стакан, залпом выпил и потянул ее на медвежью шкуру. Ирэна вырвалась, оттолкнула его.

— У тебя одно на уме! Ты мне сначала скажи, за что ты людей из моего барака арестовал?

— В служебные дела не лезь! Тебе какое дело? Что они, твои родственники?

— Родня, не родня, а я их знаю, в одном бараке живем. Корчинский моих детей учил.

— Вот именно, учил. А чему учил? Я тебе советую, Ирэна, не суйся ты лучше в это дело. Ну, давай, раздевайся…

— Отстань, подожди. Что они такого сделали? Это порядочные люди. Не бандиты, не воры, никого не убили, не обокрали.

— Не бандиты, не воры! Что ты понимаешь! Бывают вещи похуже: контрреволюция! — Барабанов присел на краю лежанки, запрокинул стакан с остатками водки, выдохнул и, коверкая польские слова, пискливо затянул: «Февраль, десятого пришли советы»… Узнаешь?

Ирэна постепенно начинала понимать, что произошло.

— Узнаю. Ну и что с того? В Калючем все эту песню знают.

— Так может, скажешь мне, кто ее написал? Кто эти антисоветские слова сложил? Они не признались, контра проклятая.

Ирэна вышла из себя.

— Ах ты, свинья мерзкая! Мало того, что из меня подстилку сделал, так еще шпионить заставляешь? Не дождешься, сукин ты сын! Рыжая, горбатая образина!

Хлопнула дверью, только ее Барабанов и видел. Униженная, зареванная бежала она сквозь снежную темень; такой позор, хоть руки на себя накладывай. И кто знает, может, она так бы и поступила, если бы не дети. Через пару дней ее выгнали из столовки, вернули на работу в бригаду. Людская молва безжалостна и мстительна. В бригаде, в бараке, во всем Калючем на Ирэне так и осталось клеймо гулящей и доносчицы. Только ее маленькие дети, выдержка Даниловича, Долины и еще нескольких человек уберегли ее от физической расправы.