Польская супруга Наполеона

Но действительность была такова: едва польские патриоты узнали, что Мария уступила натиску Наполеона, их захлестнула еще большая волна энтузиазма. Для них это согласие, безусловно, означало, что Мария сделала первый шаг к освобождению их родины. Некоторые из них заявляли со слезами на глазах, что поставят толстую свечу перед образом фамильного святого. Другие решили вывесить на своих особняках национальные флаги. Все без исключения считали, что наступил великий момент в истории Польши.

Представители временного правительства явились, чтобы поцеловать руку юной графини: этот жест одновременно выражал сочувствие, одобрение и благословение ее героическому решению.

Одна лишь злоязычная Анна Потоцкая оказалась иного мнения. Она писала:

«Мы были все очень огорчены, что женщина нашего общества проявила столько легкомыслия и защищалась так же слабо, как крепость Ульм»[9].

Читая подобные «откровения», невольно соглашаешься с Жан-Батистом Массильоном, говорившим: «Язык завистника пачкает все, до чего бы он ни прикасался».

Глава десятая Любовь пришла позднее

Мечты – это всегда энергия нереализованных потребностей. Когда женское нутро тоскует по чувствам, оно способно создавать эти самые чувства почти на пустом месте – из ничего. Потребность любить и быть любимой может сделать блестящим и привлекательным «что угодно». Что же говорить о случае, когда речь идет не о «чем угодно», а о Великом Императоре Наполеоне, которого обожали миллионы людей и ради которого они готовы были, не задумываясь, отдать все, в том числе и свою жизнь?

Да, Мария Валевская уступила Наполеону не по любви, а потому, что согласилась с железной логикой политиков и патриотов – можно сказать, что ее совратила дипломатия. Любовь пришла позднее…

Как писала великолепная Жорж Санд, даже самая чистая совесть иногда «сбивается на ложные, извилистые тропы», а «женщина с впечатлительной душой, вступившая на суровый, немыслимо трудный путь долга», не может «не входить ежечасно в сделку с требованиями этого долга». Это выглядит невероятно, но в последующие дни привязанность Марии к Наполеону все возрастала и возрастала. Она уже больше не думала ни о муже, ни о своем, как она еще совсем недавно считала, позоре. Она жила в ожидании новых визитов к императору. Так уж получилось, что к восемнадцати годам она познала лишь любовь своего старика-мужа, а 37-летний Наполеон был полон сил, хотя и не слишком хорошо был развит физически.

Теперь Мария расположилась в его дворце, как официальная любовница. Их с Наполеоном свидания становились все более долгими и бурными. Они уже не пытались обманывать себя относительно истинной природы владевшего ими чувства и не страшились самых пламенных порывов.

Каждый день приходила мадам де Вобан и диктовала Марии слова, которые та должна была на горячей подушке нашептывать Наполеону, а также уточняла для нее ее роль.

Фредерик Массон описывает эту роль следующим образом:

«Она не будет для Наполеона случайной любовницей – она будет для него, так сказать, супругой на стороне; она не будет, правда, пользоваться ни почестями, связанными с властью, ни роскошью и великолепием, окружающими трон, но она будет занимать совершенно особое место – она будет посланницей своего народа при императоре, его польской женой. Со временем она сумеет еще крепче, чем теперь, привязать сердце Наполеона к судьбам Польши. Одного ее молчаливого присутствия будет достаточно, чтобы заставлять его вспоминать о своих обещаниях, оправдываться в их неисполнении, чтобы мысль о неуплаченном долге постоянно тревожила его совесть».

– Но могу ли я когда-нибудь претендовать на его сердце? – спрашивала Мария.

– На его сердце? – не смогла скрыть удивления мадам де Вобан. – Что за словечки из глупых романов? С чего вы вообще взяли, что император посягает на ваше сердце и подразумевает отдать вам свое?

– Но тогда чего же он хочет?

– Интимной близости с вами, но без всяких претензий и капризов. Она очень похожа на любовь, но к сердцу все это не имеет ни малейшего отношения. Император чувствует склонность к вам и ожидает от вас такой же склонности.

– А как же судьба Польши?