Польские новеллисты

И все же Филипп не увернулся от ветки: получил такой удар, что сел, обезумев от боли и страха. До того как вспомнить, что в этом месте над тропинкой низко свисала ветка и что под ней он наклонялся, когда шел здесь сегодня днем, он глазами воображения успел увидеть тех, подкарауливающих его с толстенными палками, тех, которые явились причиной всего того, что происходило с ним со вчерашнего вечера. «Люди-и-и», — чуть не завыл он, подражая обезумевшей от горя Настке. Но именно в эту минуту вспомнил, что это была всего лишь ветка, проклятая, нависшая над тропинкой ветка. Филипп поднялся, обошел ее со злостью и, обессиленный, еле дотащился до сторожки.

— Спасу тебя, Настка, — сказал он, когда женщина, изумленно смотря на него огромными, измученными глазами, впускала его в дом. — Запри дверь на засов и ничего не бойся.

Он тяжело опустился на скамью, женщина поспешно убрала со стола разложенные бумаги и унесла их в канцелярию, в ту комнату, куда в поисках Насткп Филипп попал сегодня днем.

— Запри с-ставни, — сказал ей, заикаясь, — п-принеси ту старую д-двустволку.

Настка послушно выполнила его приказания. Поднимаясь на чердак, она забрала с собой лампу. Сидя в потемках, Филипп с удивлением подумал, что еле заметный голубоватый прямоугольник окна дрогнул и медленно закружился. Филипп протер глаза и оперся плечом о стол. Голубое окно делало огромные, вполовину стены круги.

«Вел себя как сопляк, в этом нет никаких сомнений. Кривой Петр был пьян вдребезги и молол что на язык попало. Ты ведь с самого начала знал, что эта история целиком выдумана. И только поэтому вернулся. Еще в лесу, когда, сомневаясь, стоял на дороге (без сомнений ты ничего не можешь сделать, не так ли?), ты хотел вернуться только потому, что понимал, насколько глупым и мальчишеским поступком будет твой приход в дом лесничего. Ты ведь знал, что идешь сюда за чем-то другим, а не за тем, в чем ты себя убеждал. Даже тогда, когда хлестнуло тебя веткой по лицу, в твоей реакции было больше удивления, чем испуга. Разве не так? А сейчас? Сейчас ты не знаешь, что делать, так как вообще не можешь со всей уверенностью подтвердить, что встретил сегодня Кривого Петра. Не выдумал ли ты всю эту историю? Ну, попытайся они возразить. Ну, возражай, болван, возражай…»

— Нет, — сказал вслух Филипп.

Он слышал, как женщина ходила по чердаку, как поскрипывали доски потолка, что-то посыпалось сверху. Филипп неуверенно махнул рукой, как бы отгоняя что-то от себя, на мгновение выпрямился, а потом вытянулся на лавке. В голове шумело, правда не очень, будто потрескивали поленья в печке. Сделалось даже как-то яснее…

Нет двустволки, — сказала женщина, ставя на стол лампу. — Алексей, наверное, пропил ее. Измучились вы, — добавила она немного погодя.

Филипп почувствовал ее ладонь на своем лбу. Ах, вот так можно лежать. С усилием он открыл глаза: у женщины было лицо печальной девочки.

— Сейчас я тебе дам что-нибудь, чтобы пропотел, — сказала она. — Глупый ты, глупый Филипок.

Теперь можно закрыть глаза и ни о чем, ни о чем не Думать.

РЫШАРД КАПУЩИНСКИИ Похищение Эльжбеты

— Сестра, — спросил я, — почему вы это сделали?

Мы стояли на коленях в снегу, под низким небом, нас разделяла железная решетка. Через решетку я видел глаза монашенки, они были большие, карие, горящие. Она молчала, глядя куда-то в сторону. Когда страх сжимает человеку горло, он всегда смотрит в сторону. Потом я услышал ее голос:

— Зачем вы ко мне приехали?

Мне нечего было ей сказать. У меня не было слов.

Я приехал сюда на поезде, брел по снегу через лес, стучался в калитку монастыря, а теперь стою перед неприступной решеткой с одним-единственным вопросом, который я уже задал. Жесткие складки монашеского одеяния поглотили этот вопрос.

Я сказал:

— Не знаю. Может быть, я привез только крик вашей матери.

Этот крик по ночам будил всю деревню. Женщины, разморенные теплом перин, сном и любовью, вскакивали с постелей. Боязливо подходили к окнам. Но за окнами царил мрак. Тогда они говорили мужьям: «Пойди, старый, посмотри, что там такое». Мужчины натягивали на ноги сапоги и выходили во двор. Шли заспанные, обшаривая руками темноту, как будто крик был чем-то, что можно взять в руки, словно сноп ржи, и придавить коленом к земле. Возле статуи святого натыкались на высокую, худую женщину в старом пальто. Женщина кашляла. У нее была впалая грудь, а руки раскинуты, будто она хотела обнять какое-то дорогое ей существо. Но не чью она — то жизнь, а лишь собственную смерть заключала она в свои объятия. У нее была чахотка. Мужчины говорили женщине: «Что вы так шумите по ночам, шли бы лучше спать». И, успокоившись, что происходит не убийство, не грабеж и не пожар, а всего-навсего они столкнулись с чужой болью и чужим горем, возвращались в тепло перин, сна и бабьих тел.